Постников бережно относился ко всем вещам.
— Надо окружить себя минимумом вещей, — назидательно говорил он (повторяю — спокойным золотым языком). — Но такими, которые нравятся, дороги, с ними много связано. Надо любить их, тогда и настроение будет хорошее, уразумел?.. Небось, знаешь, что по вещам в комнате можно судить абсолютно обо всем: возрасте, профессии, характере и привычках жильца?.. У меня стойкая привязанность к вещам.
Вероятно, чтобы подчеркнуть свой золотой характер и свои отменные привычки, Постников подробнейшим образом рассказывал про дачный участок, который получил от издательства (на станции Гжель) и на котором он, мастеровитый, «все организовал, облагородил», где «божественный порядок, как в стаде жирафов, и все условия для философского созерцания» (я представлял тот аккуратный, вылизанный мирок), предлагал скатать туда, «оценить плоды большого труда», но я отнекивался, говорил, что страдаю аллергией на участки, ссылался на жизнь под Казанью, когда десять лет копался в земле.
Но особую любовь Постников питал к инструменту. Это я понял, когда мы ремонтировали его машину, старую колымагу, к которой слово «Победа» никак не подходило. Наблюдая, как он крутит гайки, я понял и более важное — каким образом родились технические выдумки Самоделкина. Кстати, он, чистоплюй, даже гараж чистил пылесосом и, как последний скряга, трясся над каждой гайкой — бывало потеряю, так жужжал целый час, и постоянно умалял мое участие в ремонте, а свое раздувал. Теперь можно точно сказать — по большому счету, если я что и забрал у своего наставника, так это бережное отношение к инструменту и к вещам вообще. Хотел еще перенять его сдержанность (он никогда не выходил из себя), но у меня ничего не получилось. Понятно, в начале пути у каждого должен быть учитель — от него зависит очень многое; настоящего учителя у меня не было — до всего приходилось докапываться самостоятельно.
Судьба вознаградила Постникова за стойкость и несгибаемый дух — за него вышла замуж симпатичная, умная (до едкости) редакторша «Детского мира», он стал отцом — одним из лучших в писательской братии; не многие уделяли детям столько времени, сколько он уделял сыну (возился с мальчишкой часами). Вскоре семье Постниковых дали новую квартиру и, наконец, он поменял свой драндулет (уже прогнивший, с раскоряченными колесами) на новую машину. Ну и главное — его «Приключения веселых человечков» прогремели по всей стране. Сейчас его книжки во всю издают, ими завалены книжные магазины; я рад за моего друга, но все-таки следовало бы дать пару строк (где-нибудь на титуле) о художниках, создавших эти образы (повторюсь: Карандаша — Семенов, Самоделкина — Сазонов) — как ни крути, их придумал не Постников, он только развил замысел других. И жаль, что он сам не упомянул о художниках в свое время.
В «Картинках», на редакторском столе Постникова был четкий порядок — каждая вещь лежала на своем месте; не дай бог что-нибудь возьмешь и положишь не туда — нагоняя не избежать (уже без всяких золотых фраз). Эта ухоженность рабочего места и чуткое отношение к авторам отличали Постникова от всех редакторов, с которыми я сталкивался; у тех на столе всегда был кавардак (ищут рукопись — «куда делась, прям не знаю!»). А у Постникова к каждой странице была подколота бумажка: кому, что, какие замечания.
Всех авторов заходящих в редакцию, Постников в шутку называл «бумагомарателями» и деликатно чему-нибудь учил: маститых — как печатать и делать сноски; начинающих, вроде меня, на правах старшего — как вообще писать; никому не делал поблажек, но разбирая рукопись, особенно не распекал.
— Надо обращать внимание не на плохое, а на хорошее, показывать, как автор может сделать, — часто повторял он свою главную заповедь, а мне вскользь добавлял: — Иначе можно невзначай нажить врагов.
Со мной Постников вел просветительскую работу, читал мне, неотесанному, отдельные лекции (как руководство к действию) — пока мы ехали в его машине — со спокойной уверенностью в себе, тихо бурчал:
— …Литература это вроде бы просто организованные слова, но как организованы, вот вопрос. Читаешь великих писателей и думаешь — все не так уж и трудно, но попробуешь — все получается коряво… Надо не рассказывать, а показывать. Есть закон: образ сильнее понятия… Завоевать доверие читателя можно только через детали… А что у тебя получается? Мимоходом проглатываешь ценные вещи, а из этого абзаца можно сделать целую повесть. Куда спешишь? Выжимай из темы все, что можно… Если интересно написано, пусть будет хоть сто, хоть двести страниц, все равно будет читаться. (Эта пламенная речь была похожа на заклинание).
Открыв мне ценные профессиональные секреты, он, многоопытный чертяка (больше теоретик), продолжал в форме легкого занудства:
— Что такое проза? «Это, — как говорил Флобер, — жидкость, которая никак не примет форму»… Ты можешь написать очень хороший рассказ, и можешь — очень плохой. Объясняю, почему. Потому, что ты, балда, не собранный и подвержен вредоносным влияниям.
Дальше он начисто забывал про свой «метод доброго слова» и уже занудствовал тяжелее (прямо резал меня ножом, говорил как со слабоумным, словно хуже меня никого нет):
— Брось свои скверные привычки: выпивки и сигареты — ведь одну прикуриваешь от другой — куда это годится, пустая голова?! И ради любой бабы забрасываешь работу. Ты разболтанный какой-то, распустился до невозможности. Когда возьмешь себя в руки, отвечай!
— На этот вопрос может ответить только Бог, — отшучивался я.
— Я тебе дам Бог! Догадываюсь, что ты и в быту человек неуютный, в комнате, небось, неразбериха, кавардак. Так и знай, внесу тебя в черный список недругов. Исправишься, вычеркну (у него, действительно, имелся этот дурацкий список).
Под его натиском я вжимался в сиденье, но стойко держал оборону, оправдывался, говорил, что постоянно борюсь со своими ужасными недостатками. А мой истязатель все наседал, не давал перевести дух, изгалялся и так и сяк:
— Пойми, балда, у тебя хорошие задатки, и важно, в какую сторону пойдешь. А на меня не злись. Как говорил Саади: «Истинный друг честен и прям». Да и злость разъедает душу. (Таких сентенций у него было немерено).
Я догадывался, что слова моего друга не критический диктат, а требовательность к тем, к кому он относится с симпатией, но все же от его методичной обработки испытывал что-то мучительное в душе. Он, зануда, не понимал — нельзя требовать от человека больше, чем он может дать, а я к тому времени еще не был готов к серьезным занятиям литературой и писал от случая к случаю, в перерывах между пьянками с друзьями и встречами с девицами. Кстати, однажды он, вроде, это понял и, чтобы сгладить свой разнос, пообещал смастерить мне модель фрегата.
Мы подъезжали к его дому, загоняли «Победу» в гараж и шли пить чай к моему наставнику (дома он уже держал себя в рамках и демонстрировал душевное гостеприимство). В те дни я был сильно благодарен Постникову за сердечное участие в моей жизни, но еще сильнее завидовал его транспорту. Именно тогда к моим мечтам о крепкой семье и доме в Подмосковье (с видом из окна на простор, еле охватываемый взглядом, чтобы распалять воображение — желательно на водохранилище), приплюсовались еще две мечты: заиметь машину и объездить на ней с друзьями всю Европу (и непременно побывать в Ирландии и Исландии). Должен признать, мне так и не удалось осуществить эти мечты, хотя временами и приближался к ним вплотную, можно сказать — наступал им на пятки: два раза покупал подержанные колымаги и ездил с друзьями по России. И даже пытался придать машинам божеский вид (за рубеж на старых не пускают), но в ГАИ надо мной посмеялись.
Каждый знает — трагедии бывают самые разные: один разбил бутылку водки, купленную на последние деньги, у другого сгорела дача, третий потерял близкого человека… Теперь, под старость, в этот ряд я поставил бы и неосуществленные мечты, и разочарование.
Долгое время я восхищался некоторыми своими дружками, ведь они писали не только стихи и рассказы, но и статьи, рецензии, радиопередачи, переводили со всех языков (по подстрочникам); вот что значит профессионализм, — думал я, — они могут и то, и другое, и все клепают беспрерывно, им не нужен настрой, вдохновение. Но позднее я обнаружил, что эти мои дружки не столько любят литературу, сколько деньги и многое делают из рук вон плохо. Помимо этого, я считал их талантами, умниками, справедливыми, но лет в пятьдесят заметил, что многие из них не такие уж таланты и умники, а после «криминального переворота», когда они проявили себя во всем блеске — стали штамповать коммерческие поделки, меня
