— Сергей Петрович, я человек не красноречивый и тостов говорить не умею. Но не могу не поблагодарить вас за помощь… от имени института…
— Я еще ничего для института не сделал.
— Самый ваш приезд… — подхватил Клепнев.
— Поехали, — прервал их гость и, плеснув коньяк в рот, бросил туда ломтик лимона. Сморщился. Спросил у Антонюка: — Чей удар?
— Мой.
Клепнев налил еще по одной, выпил свою и помчался нажимать на повара.
— Надо нам как-нибудь добить до ужина.
— Подкрепив силы духовные и физические, как сказал великий комбинатор Клепнев, мы не можем играть по-давешнему. Не имеем права. Нет, не можем.
Зайдя с другой стороны стола, Антонюк, недолго целясь, положил весьма нелегкий шар.
— О-о! Это работа! Ничего не скажешь, — похвалил министр, вынимая шар из лузы.
— Что значит добрый коньячок! Дает остроту глазу, твердость руке. Ай-яй-яй. Гляди ты! Совсем не тот удар!
Антонюк дурачился. Второй шар с треском лег в ту же лузу. У Будыки вытянулось лицо. Гость нахмурился, поняв, что этот невысокий живой человек с острым языком разыгрывал его, как мальчишку.
Сергей Петрович, человек спокойный и рассудительный, был равнодушен и к проявлениям подхалимства, и к той задиристой неуважительности, которую иногда выказывал кое-кто из способных молодых специалистов: нам, мол, наплевать на то, что ты министр. Но такое отношение обидело, даже оскорбило. Как ни старался он быть простым и объективным, многолетнее пребывание его у власти и все то, что власть дает, сделали министра чувствительным к тому, как его принимают. Не в смысле внешнего ритуала. Можно посмеяться над глупой и умной угодливостью, над любым подхалимством, над бравадой молодых. Но и в том и в другом случае, хотя это вещи как будто противоположные, нельзя, имея голову на плечах, не видеть, что все происходит оттого, что принимают тебя с высокой серьезностью, с пониманием твоих прав, власти, возможностей.
А этот тип, который сам был «наверху» и дожил до седых волос, принимает его не всерьез, дурачится. Издевается, конечно, над охотой и над игрой этой. Над ужином, который так торжественно готовят в его честь. Но соблюдает при этом такт и этикет. Это открытие сперва крепко задело гостя. Он попробовал успокоить себя мыслью, что Антонюк просто мстит за свою обиду и потому лучше не обращать на него внимания, ведь такие обиженные только унижают этим самих себя. Но уменье разбираться в людях подсказывало, что Антонюк глубже и умнее многих из тех. кого по разным причинам, правильно и неправильно, спустили с высоких должностей на более низкие или до времени отправили на пенсию. Краткое знакомство, информация, за что он «погорел», заставляли думать, что это не тот человек, на которого можно не обращать внимания и назавтра забыть о встрече.
«Так почему ж он не принял меня всерьез?»
Эта мысль портила настроение. Министр начал насвистывать арию тореадора. Будыке рассказывали работники Комитета, что, когда Сергей Петрович не в духе, недоволен, сердит, он всегда насвистывает эту бодро-воинственную мелодию. Валентин Адамович встревожился и уже не просто злился на Антонюка — пылал гневом: «Погоди, я тебе все это припомню!»
Но потом успокоился, потому что рассудил, что ему, пожалуй, выгодно, если гость настроится против Антонюка, поймет, что за птица перед ним; тогда он вряд ли обратит внимание на его слова об автоматах. Мало ли что мог такой паяц болтать за игрой в бильярд! Но через несколько минут министр напугал Валентина Адамовича. Когда партия кончилась, гость согласился на предложение Антонюка сыграть еще раз и, ставя шары, весело сказал Ивану Васильевичу:
— Я взял бы вас своим заместителем. Антонюк засмеялся:
— По бильярду? Министр ответил серьезно:
— Разумеется, если бы вы были специалистом в нашей области.
Будыка ничего не мог понять и с напряженной подозрительностью следил за каждым ударом, как будто бы в них был заключен определенный смысл, чутко ловил каждое слово игроков.
Наконец, довольный самим собой, Клепнев, совсем уже тепленький, пригласил в столовую.
О такой трапезе обычно говорят: стол царский. Нет, этот стол нельзя было назвать царским, тут хорошо, с выдумкой, позаботились, чтоб он был деревенский, белорусский. Предложены были, разумеется, и деликатесы — икра, крабы. Но бросалось в глаза, разжигало аппетит не это, а яства натуральные: белые грибки, один в один, маленькие, твердые, маслянисто отливали янтарем; соленые рыжики прямо горели в салатницах; отборные огурчики, казалось, сами просились в рот; посреди стола, в огромной глиняной миске, дышала пахучим паром белоснежная рассыпчатая картошка, а рядом на сковороде еще шкварчала кровянка, стреляя пузырями жира; в сверкающей кастрюле еще булькал особый охотничий кулеш из кабаньих потрохов, рецепт приготовления которого знали только Сиротка и Антонюк. Иван Васильевич даже приревновал, не выдал ли Сиротка по простоте своей рецепт повару, который чаще готовит не для настоящих охотников, а для таких вот организаторов, как Будыка, и таких стрелков, как сегодняшний гость.
Оглядев придирчивым глазом стол (были приглашены все — шоферы, комендант, повар), Антонюк сказал себе в тарелку, ни к кому не обращаясь:
— Не вижу главного охотника — егеря.
Всем стало неловко, даже пьяненький Клепнев растерялся. Будыка всполошился не на шутку: черт его принес, этого обозленного отставника, испортит всю обедню; если еще выпьет — не оберешься беды.
Но Иван Васильевич пил очень сдержанно, был мягок, никому настроения больше не портил, наоборот — веселил охотничьими рассказами. Обедню испортил Клепнев — под конец ужина сполз под стол и залаял по-собачьи.
Глава II
Иван Васильевич понимал тревоги и заботы жены. Всю замужнюю жизнь она огорчалась, даже страдала оттого, что муж мало бывал дома — с ней, с детьми, часто задерживался вечерами, часто уезжал в командировки, а в выходные, праздничные дни — на охоту. Теперь же ей кажется, что он слишком много сидит дома, слишком много думает, читает. А она считает, что для него вредно и то и другое. О чем он может думать? Конечно же, о том, что его обидели, преждевременно превратили в старика. А такие мысли, как утверждает медицина, вызывают вредные эмоции. (Ольга Устиновна аккуратно читает журнал «Здоровье».) Эмоции эти в его возрасте могут привести к тяжелым изменениям сердечно-сосудистой системы. Много читать — не те глаза, давно уже жаловался, что от чтения болит голова.
Ольга, начитавшись «Здоровья», считала, что для людей их возраста главное — деятельность. Недаром сама после продолжительного перерыва — растила детей — пошла на работу. Иван Васильевич видел, что жена очень страдает из-за того, что он, еще совсем здоровый мужчина, должен был превратиться в пенсионера. Два года живет без коллектива. А ведь раньше и дня без людей не мог прожить. Ольга убеждена, что в старости человеку даже больше, чем в молодости, нужны люди. Ивана Васильевича удивляло до умиления и в то же время смешило, что Ольга, женщина практичная, очень земная, под старость становится такой книжно-правильной.
Иногда и его пугало, что он входит в эту роль — пенсионера. Как приступы боли от камня в печени, так же внезапно, без осознанной причины, приходили иной раз страх и отчаяние. Но, к счастью, ненадолго — на минуты. А так обычно он относился с иронией и к своему новому положению, и к волнениям жены, И если сидел подолгу дома в одиночестве, то вовсе не оттого, что сковывали тяжкие раздумья над собственной судьбой. Нет. Иногда он бездумно отдыхал после многих лет напряженной работы, иногда углублялся в воспоминания, а чаще всего просто играл роль, выдуманную Ольгой, забавлялся, чтоб еще больше встревожить ее и заставить ухаживать за ним, как за ребенком. Он не считал это жестоким по отношению к жене, потому что ни злости, ни обиды не испытывал и ее преувеличенное внимание к его переживаниям не
