шампанского. Между прочим, шампанское это тоже заставило Ивана Васильевича насторожиться. Даже испугало: «Неужто так сразу, с ходу, не поговорив с матерью, со мной?» На некоторое время они остались вдвоем с Сашей. Парень, такой острый на язык там, в горах, был молчалив, смущен.
— Простите, что я вот так… не предупредив.
— Что вы, Саша. Друг нашего сына — наш друг. И желанный гость.
— У вас богатая библиотека. Можно поглядеть?
— Пожалуйста.
«Хочешь спрятать от меня лицо. Неужто тебе так неловко смотреть мне в глаза?» Моряк повернулся спиной, открыл дверцу шкафа, вытащил из тесной шеренги толстую книгу в кожаном переплете с непоблекшим золотым тиснением «Императорские охоты в Беловежской пуще».
— У вас много литературы о лесе.
— Я агроном и охотник. Член коллегии комитета по охране природы.
— Я вырос в лесу. Мой отец лесничий. Люблю лес. Хочу учиться, стать лесоводом. Если удастся. Один раз срезался.
— Почему не удастся? Тем, кто отслужил в армии, на флоте, двери широко открыты…
— И все-таки сколько нас спотыкается в этих дверях! — весело засмеялся Саша, повернувшись к хозяину с книгой в руках. И опять как будто смутился, раскрыл книгу.
Иван Васильевич сказал:
— Будет время, гроссбух этот советую полистать. Интересные есть факты. Слышали о наших зубрах?
— А как же!
— Так вот, во время одной императорской охоты гость царской семьи — племянничек кайзера — убил за неделю сорок зубров. И это выдается за доблесть! Прославляется бойня. Мясники!
Саша слушал, кивая головой, медленно перелистывая страницы.
— У нас, в вологодских лесах, лосей много. Бывало, что некоторые браконьеры тоже устраивали бойню. — И, словно испугавшись, что говорит не то, тут же заключил: — Теперь навели порядок.
— Нет, мало еще у нас порядка в лесах и на реках. Уничтожаем безжалостно зверя, птицу, рыбу. Вы охотились?
— Так… начинал… по-детски. Знаю, как держать ружье. Отец мой всю жизнь прожил в лесу, но не охотился. Не любит. Теленка зарезать или поросенка заколоть — лесника звал, а сам уходил из дому. Мать смеялась над ним. Мать все умеет.
Иван Васильевич любил такие беседы — обо всем, — в них малознакомый человек, сам не замечая, рассказывает о себе, обнаруживает свои вкусы, взгляды, раскрывает характер. Хотелось повернуть разговор и так, чтоб у парня прорвались юмор, ирония, смех. Чертики в глазах скачут, но он гонит их прочь. В шутке такая натура открылась бы, верно, полнее, и тогда легче было бы понять его намерения, да и спросить осторожненько проще. Шампанское не выходило из головы. С тревогой ждал, когда позовут к столу. Прислушивался к голосам Лады, жены и Василя. Заглянул в соседнюю комнату. Спросил:
— Скоро кормить будете?
Но на самом деле хотелось, чтоб подготовка затянулась, чтоб больше было времени присмотреться к нежданному гостю. Не очень-то ему понравилось, что стол накрывается больно уж по-праздничному. Не то Лада, не то жена вытащили сервиз, которым пользовались не чаще, чем раз в год, когда были особые гости или особо торжественный случай. Прежде он высмеивал припрятывание дорогих тарелок, супниц и соусников! На кой черт их тогда покупать! Чтоб пылились? А теперь так и подмывало поддеть жену: «А это зачем? Мало, что ли, будничных тарелок?» Но понимал, что такой вопрос встревожит Ольгу: неужели у него, такого некогда широкого, щедрого, появилась старческая скупость — еще одна пенсионерская черточка? Ольга боялась пенсионерской психологии. Саша сказал, перелистывая уже другую книгу — альбом «Эрмитаж»:
— Василь собирает книги о море.
— Заворожило его море.
— Готовится в мореходное.
Укололо: ему, отцу, сын не сказал об этом. Вообще надо бы радоваться, но все-таки немножко больно, что это уже не догадка, не предчувствие, а уверенность: не отпустит сына море, не вернется он под отцовское крыло. Может быть, тоже пенсионная болезнь — это патриархальное желание, чтоб дети не разлетались далеко? И все-таки очень уж скоро накрыли великолепный стол! Кажется, прошло всего несколько минут! Перекинулся с парнем десятком фраз, ничего не прояснивших. На столе не было бутылки шампанского, не дававшей ему покоя. Она все еще замораживалась или, может быть, уже согревалась. Но высокие бокалы стояли. Иван Васильевич предложил:
— Не начать ли нам с шампанского?
— Это слишком уж по-интеллигентски, отец, — возразил Василь. — Мы хотим по-флотски.
За столом Василь был всех разговорчивей и шумней. Вел себя хозяином. Как будто не он приехал в гости, а к нему приехали. Но принимал он не родителей, а сестру и друга. Только их. И это усиливало отцовскую подозрительность. Лада, обычно такая шумная, неугомонная, притихла. Но вся сияла, светилась. И тоже, в свою очередь, держалась хозяйкой за столом — отдавая все внимание… нет, не одному Саше, пожалуй, больше брату. Но девичья дипломатия не больно хитра, даже у тех, кто изучает высшую математику и ядерную физику. Нетрудно было увидеть, что внимание ее, радушие через брата, как через трансформатор-усилитель, направлено на его друга.
Впервые в жизни Иван Васильевич чувствовал себя скованным за собственным столом. А мать любовалась сыном, остальное ее мало интересовало; к тому же она часто отлучалась, чтоб подать новое блюдо, сменить тарелки, и ей трудно было уследить за словами, улыбками, взглядами, обобщить их и осмыслить. У нее была еще одна забота: почему опаздывают Майя и зять? Раза четыре звонила. Ивана Васильевича это мало беспокоило, не очень-то хотелось встречаться с зятем после того разговора.
Когда наконец налили шампанское и ничего не произошло, ничего не было сказано, кроме шутливого грузинского тоста, который по просьбе Василя произнес Саша с очень похожим и поэтому смешным акцентом, Иван Васильевич повеселел. Не успокоился, но порадовался, что у детей хватило такта не взорвать над головами родителей бомбу.
Пришли Маня и Геннадий. Но теперь даже зять не мог испортить хорошего настроения. Наоборот. Глядя, как Геннадий жадно выцеживает из бутылок остатки вина, «выжимает по тридцать три капли», сетует, что опоздал, — «Все из-за Майи! Такая копуша!» — Иван Васильевич все больше веселел. Пригласил ребят завтра на охоту — на белячка, на лиса. Те сразу с энтузиазмом согласились. Но Лада решительно заявила:
— Никуда они не поедут! Вырвались в настоящий город со своей горы на семи морских ветрах — и снова в лес? Нет!
Слова ее для гордых, независимых, уже захмелевших моряков, что командирский приказ.
— Не поедем, Саша?
— Не поедем. Поймите, Иван Васильевич.
— Понимаю.
— Нет, вы только, пожалуйста, не обижайтесь. Нам лучше по музеям, в театр…
— Давайте по музеям, давайте в театр. А я поеду, поброжу по лесу. Зайчатиной вас попотчую.
Укладываясь спать в приподнятом настроении, Иван Васильевич сказал жене:
— Готовься к свадьбе, мать.
— Какой свадьбе? Ведь все затихло.
— Ты так думаешь? И не видишь, что приехал настоящий жених?
— Этот? Лада не такая глупая, ей не восемнадцать лет. В ее возрасте так не бывает — бух, как в прорубь. Парень еще служит. Потом учиться будет. Не такой ей муж нужен.
— Очень уж ты рассудительная стала!
— Да уж не ребячусь, как ты. Постоянные фантазии.
— Увидим.
Она помолчала, вздохнула, видно, посеял тревогу в ее душе.
— Хотя от твоей дочери всего можно ждать.
