— Кто-нибудь белорусскую знает? — спросил поэт. Тут же доказали, что знают, — несколько голосов затянуло:
— О боже! Если б так мусолили мою песню, я бросил бы писать. Есть песни в народе…
— Ша!
— Внимание!
— Поет поэт!
— Не надо, — тихо попросил Иван Васильевич. Услышал и сразу понял поэт. Умолк. Предложил:
— Выпьем за отцовскую печаль.
Вскочила и вышла на кухню Ольга Устиновна. «Иди, излей свою печаль в одиночестве». Ничего только не пеняла разжиревшая, всегда довольная собой визгуха — заголосила:
И нельзя ее попросить: не надо.
Не поймет.
За песней, подхваченной еще двумя-тремя женщинами, Иван Васильевич не слышал звонка, не заметил, кто открыл дверь. — кто-то из молодежи. И вдруг увидел в коридоре… Виталию. Она стояла в пальто, в белом платке, с чемоданчиком и… виновато улыбалась.
— Пропустите меня, — сказал Иван Васильевич удивленным гостям, которые не сразу поняли, что случилось, почему хозяин так внезапно вскочил. Не все даже сразу поднялись. Он протиснулся между столом и стульями, наступая гостям на ноги.
— Вита! Добрый вечер! — не обнял, не протянул руки, а взял чемодан и… растерялся, как мальчишка, не зная, что делать дальше, что говорить. — А у нас — свадьба. Лада выходит замуж.
— Поздравляю вас, — сказала Виталия сдержанно, почти официально.
Иван Васильевич увидел жену, она выглянула из кухни и с удивлением смотрела на незнакомку.
— Ольга, это — Виталия. — Понимал нелепость такого представления, потому что так и не выбрал времени, не отважился рассказать жене о девушке, которая неожиданно может приехать.
Ольга Устиновна привыкла к тому, что к мужу приезжали разные люди. Но, увидев, как он смутился, догадалась, что девушка эта не просто знакомая по прежней работе, не какая-нибудь льноводка или агроном, что она имеет отношение к его партизанской славе, боевой и еще кое-какой. Нехорошо сжалось сердце. Но хозяйка протянула гостье руку и любезно пригласила:
— Раздевайтесь, пожалуйста. И — за стол. Вася!
— Что, мама?
— Возьми Виталию к себе в компанию.
Сын появился в дверях и весело, даже несколько скептически оглядел девушку: откуда такая?
— Это наш сын, — обрадовавшись, сказал Иван Васильевич.
Молодежь шумела, смеялась, кто-то играл на гитаре, и никто не обращал внимания на то, что происходит в коридоре: мало ли какие гости, близкие и далекие, могут приехать или прийти на свадьбу! А те, кого хозяин так внезапно поднял с места, с любопытством заглядывали в коридор: кто же она, если сдержанный Антонюк так бросился встречать? Иван Васильевич увидел, как любопытно поглядывают гости, вспомнил, кто у него там, и возбужденно крикнул:
— Валя! Начштаба! Это же Вита, наша Вита!
Будыка мигом очутился возле девушки.
— Вита? Неужто Вита? Наша партизанская дочка? Боже мой! Какая ты выросла! Помнишь, как мы тебя носили на руках? Нет, не помнишь. Дай подниму сейчас.
Обнял. Расцеловал в щеки, в лоб. Шутливо попытался поднять. Кричал на всю квартиру:
— Товарищи! Это же наша партизанская дочка! Нет, вы поглядите, какая выросла! Вот так сюрприз! Молодчина, Иван, что пригласил! Миля! Эдуард! Знакомьтесь!
Тогда и молодежь притихла, заинтересовалась, потянулась в коридор. А Клепкев уже увивался вокруг Виталии, первым догадался помочь девушке снять пальто.
Выскочила Лада. Хотя не было на ней традиционного свадебного наряда, Виталия почему-то догадалась, что это она.
— Вы — невеста? — И шагнула к ней, может быть, хотела обнять сестру.
Но Лада холодновато, настороженно протянула руку:
— Я — невеста.
— Поздравляю, Лада. — И засмеялась, стала рассказывать: — А я подошла — шум, гам. Вот, думаю, попала незвана-непрошена. Постояла у двери — и вниз.
— Откуда ты, прелестное дитя? — как старый знакомый, говорил Клепнев. — Давно не встречал такой невинности!
— Откуда? Из лесу. Ведь вам говорят — партизанская дочка. Но куда же мне деваться в большом городе? Топала, топала по двору, озябла, мороз… и снова к двери. Все равно уже приехала, надо заходить. Но, думаете, так легко нажать эту маленькую кнопочку, когда за дверью такой галдеж? Дядя какой-то помог. Спускался сверху. «Громче, говорит, звоните, а то они так разгулялись, что ничего не слышат». Тут уж хочешь не хочешь, а нажимай.
Своим откровенным признанием она сразу завоевала симпатии гостей. И Василя. Одна Лада нахмурилась: ей представилась задача со многими неизвестными.
Будыка удивился: «Выходит, о свадьбе она не знала? По какому же случаю приехала?»
Все неизвестные в той задаче, что решала Лада, ему были известны; во всяком случае, он так считал. Не хватало только ответа. Однако Валентин Адамович совсем не собирался ломать голову даже над самым элементарным уравнением, он давно привык получать решения в готовом виде. И тут тоже был уверен, что все откроется само собой. Ольга Устиновна подумала с горечью и болью:
«Иван ведет себя, как мальчишка. Стыдно. Надо сказать. Нельзя так».
Но почувствовала, что для искреннего возмущения не хватает злости, а разыгрывать запоздалую ревность и все прочее неуместно, не к лицу ей — не те годы. От этого стало еще более горько и грустно. Раздевшись, Виталия, может быть, не без хитрости — чтобы скорее сблизиться, попросила Ладу показать, где можно причесаться, помыть руки, «навести красоту». Лада повела ее в ванную комнату. Мужчины вышли на лестницу покурить, Клепнев и кое-кто из женщин помогали Ольге Устиновне восстановить порядок на столе.
— То ли шляхта пировала, то ли свиньи паслись, — демонстрировал свое остроумие Клепнев.
— Вы циник, Эдуард, — сказала ему Милана Феликсовна, расставляя чистые тарелки; она всегда помогала Ольге, считая себя самой близкой ее подругой, но не собирала, не относила и тем более не мыла
