осторожные в принципе, так что она тщетно досматривала карманы зеленой куртки своего мужа. У нее была репутация ревнивой, не контролирующей себя истерички. Господин Стиепан и мадам Юлка трахались в охотничьих домиках. После траханья они обычно наполняли солью специальные деревянные посудины, прибитые к стволам деревьев, животные лижут из них соль. Это ни у кого не вызывало возражений. Распределение соли это не та работа, для которой требуются концентрация, осторожность и фантазия. Когда таскаешь по лесу тяжелый рюкзак с солью, это не вызывает выброс адреналина в кровь. Господина Стиепана здоровым назвать было нельзя. Он страдал болями в желудке, во время охоты, особенно при облавах, он громко рыгал. Некоторые охотники возмущались. Лес не терпит несвойственных лесу звуков, таких как похожее на рев рыгание или пердеж, напоминающий раскаты грома. Поэтому охотники старались пердеть по-тихому, скромно, распространяя вокруг себя жирную вонь. А отрыжку пытались замаскировать сглатыванием.
В тот день там, на лугу, в конце облавы, о которой я вам рассказываю, я должна была бы чувствовать себя плохо из-за того, что никого не убила. Охотники, которые убили, смотрели, как другие охотники, которые приканчивают животных, сдирают шкуры с животных, которых они убили. Да, охотники бывают разные: которые приканчивают, которые обдирают и которые убивают животных. Те, что приканчивают, подходят к умирающему животному, раненому, но не убитому, и ударом ножа в шею прекращают его мучения. Иногда приходится вонзать нож в тело раненого зверя несколько раз. Эти роли могут и совмещаться. Все, кто обдирает и приканчивает, умеют и убивать, но не все охотники-убийцы умеют животное ободрать, или отрезать ему голову, или правильно вонзить в его тело тонкий нож, если пуля его не убила. В тот раз я никого не убила и ни в кого не попала, и в прошлые разы тоже, считалось, что я должна из-за этого страдать. Как я страдала? Я была жалкой. С широко открытыми глазами я сокрушенно пялилась на зеленую траву. Мне не хотелось ни есть, ни пить. Вранье! Вранье! Ох, какое это страшное вранье! Я вообще не чувствовала себя плохо! Мне хотелось крикнуть: эй, охотники, я есть хочу, я хочу пить, дайте мне кусок бекона! Я бы и стакан воды выпила, и кофе! Господин Стиепан искоса посматривал на меня. Он тоже никого не убил и ни в кого не попал, но тем не менее энергично рвал зубами копченую корейку, и это никого не удивляло. Старикан, как это так, что ты голоден, почему ты не страдаешь из-за того, что не попал животному в шею? Почему и ты не сидишь, схватившись руками за голову и сжав эту голову и руки коленями?! Ничего похожего! Господин Стиепан жрал и жрал, а я жмурилась и жмурилась или пялилась себе под ноги и думала: вот вернемся домой, и я съем два больших банана, шоколадку, кусок хлеба, несколько конфет «Вишня в шоколаде», кусок бекона, сварю себе долгоиграющую копченую колбаску, съем большое яблоко, и вишневый компот, и шоколадный пудинг, и кукурузные хлопья с горячим молоком! И плевать мне, что на картонной коробке написано: «Только для стран Восточной Европы». Жевать я буду тихо, так, чтобы ему не было слышно, он не должен знать, что я ем, что я умираю от голода, как будто я на охоте кого- нибудь убила, хотя на самом деле я никого не убила! Мы сидели под деревьями, они жевали, и жевали, и жевали, повсюду вокруг нас валялись зеленые охотничьи куртки, усы у них были жирными, рты влажными, а мертвые животные ждали, когда они наедятся, вытащат свои ножи и вонзят их им в шеи. Многие головы нужно было отделить от тел, вытащить из животов теплую печенку, сфотографироваться для «Вестника охотника». Какая связь между моим лежанием на животе на краю луга, того самого большого луга, и этим рассказом об облаве и моей потребностью расстаться со школой, перестать быть учительницей? Никакой связи нет. Тем не менее я должна вам рассказать о себе некоторые вещи. Может быть, это важно, а может быть, и нет, но факт состоит, вы слышите эти слова, факт состоит… Пока я была живой, пока ходила внизу, по земле, все постоянно повторяли: факт состоит… У тех, внизу, это самое любимое выражение, они постоянно повторяют: факт состоит… Но и я не лучше их, так что, уважаемые господа, факт состоит в том, что я хотела расстаться со школой…
Учительницы, толстые, худые, старые, молодые, тупые, бесчувственные, амбициозные, плохие, ревнивые, злобные, злорадные, нервные, чистые, грязные, тихие, громкие, невыносимые. И дети. Вонючие, шумные, агрессивные, одурманенные клеем, алкоголем и сигаретами, полуголые девочки, смердящие мальчики, глупые, плохие, тупые, грустные, циничные, депрессивные, пассивные, умные, ироничные, больные. Родители, грустные, жалкие, несчастные, уволенные с работы, виноватые, ожесточенные, одурманенные алкоголем и сигаретами, злобные, недоверчивые, подозрительные, ревнивые, неуверенные, неблагодарные, больные, плохие, беспомощные, плаксивые, потерявшие надежду. Я была сыта этим по горло. Он уехал на какой-то семинар на семь дней. Директором городского радиовещания был его друг, я слышала, что им нужен журналист, знающий чакавский диалект, — в моду входили так называемые передачи из нашего края. Нужно было приблизить радио к старикам и старухам за счет запуска в эфир историй из прошлого, рассказанных на их почти забытом языке, чтобы влить новую жизнь в тонкие, ослабевшие, но единственно подлинные хорватские корни. Директор был его другом, чакавский диалект был родным языком моего детства. Беспроигрышная комбинация!
Он вернулся с семинара. Я отвела Эку к его маме. Мы сели ужинать. Потом я обняла его за шею, засунула язык ему в рот, одну руку убрала с шеи и расстегнула ширинку на его брюках, хотя знала, что он не будет трахаться, пока не помоется. Расстегивая ширинку, я имела в виду недвусмысленно дать понять, что очень его хочу. Позади была долгая неделя без секса. Он сдался, мне показалось, что нехотя. Зашел в ванную, я по-быстрому ополоснула пизду в кухне, под краном, ноги тоже помыла в раковине. Мы потащились в спальню, он голый, я одетая, там я стащила с себя джинсы, футболку. Он посмотрел на меня, взгляд был мне понятен, я подмылась на кухне, сказала я, чтобы не терять времени. Я попыталась погладить его по заднице, он не дался, хотела отсосать, он меня оттолкнул. Я встала на четвереньки на кровати, он стоял рядом с кроватью. У меня заболели руки, спина, шея, так долго я стояла в позе кошки. На некоторое время я закрыла глаза, потом открыла и смотрела на щетинистую шею кабана, в то время кабанья голова еще висела над нашей кроватью. Я думала о том, что я так и не стала настоящим охотником. Ни один из тех, кто обдирает, ни разу не вонзил свой большой нож в шею убитого мною животного, если бы я убила кабана, то кто-нибудь из охотников из его брюха вытащил бы горячую печенку и положил мне в ладони, и она дымилась бы паром в моих руках, а кто-нибудь сфотографировал бы меня, с горячей печенкой, со счастливой улыбкой, но еще ни разу… Он кончил, выбрался из меня, а я все еще листала «Записки охотника». Эй, сказал он мне, я здесь, готово дело, проснись. Хммм. Да. Я не сплю. И хотела добавить, что нужно бы убрать кабанью голову из спальни. Я сдвинула ноги и легла на спину. Он рядом. Мыться не пойдешь? Нет, сказала я, стараясь выглядеть нежной, побудь во мне еще немного. Скажи, что ты скрываешь, в чем дело, давай с этим покончим. Я не повернулась на бок и не посмотрела ему в глаза. И он тоже не повернулся ко мне. Что, если пойти в атаку? Почему это ты никак не мог кончить, а семь дней провел без меня, хуй у тебя пустой, в чью дырку ты его слил?! Ничего толкового из этого бы не вышло. У меня нет доказательств, ничего кроме интуиции, а интуиция — просто другое название для женской истерики. Я твоя прочитанная книга, пробормотала я. Пока ты был в отъезде, я сменила работу, теперь я журналистка Городского радио. Он окаменел. Мы молчали, я ждала. И как-то совсем не боялась его. Он это почувствовал. Ладно, это твое решение, под твою ответственность. Но никогда, ни на одно мгновение не надейся, что я тебе помогу. Мне не нужна твоя помощь, о чем ты говоришь? У журналистов ненормированный рабочий день, а ты мать, на меня не рассчитывай. Если тебе придется работать до полуночи, я приду домой в час ночи, если останешься на работе до шести вечера, я буду дома в восемь, и больше я повторять это не буду. Я улыбнулась, да, я тебя внимательно слушаю, ты это один раз сказал и повторять больше не собираешься. Браво, сказал он, хорошая девочка!
Работа в средствах массовой информации кажется потрясающей тем, кто там не работает. В день святого Петра, защитника и покровителя одного из городских районов, который когда-то давно был селом, у меня был страшный мандраж. В тот день я в первый раз вела программу в прямом эфире. Я комментировала гонку на ослах. Я попросила Наташу, она секретарша на радио, чтобы она записала мой репортаж. Скажи звукооператору. Я тогда не знала, что те, кто работает на радио, никогда его не слушают, ни одну из программ. Алло, алло, вы меня слышите, алло, алло, орала я в микрофон. Конечно, мы друг друга слышали, прямой репортаж существовал еще лет за пятьдесят до моего дебюта на радио. Имена у ослов были необычные: Розарио, Розамунда, Бельами, Мэриблю, Анабел. Анабел считался фаворитом, его наездника звали Антонио. Я подошла к Антонио, это было мое первое интервью. Скажите» Антонио, чего вы ждете от этого состязания, алло, вы меня слышите, сказала я в микрофон. Скажите, Антонио, чего вы ждете от этого состязания, повторила я вопрос теперь уже почти крича, шум стоял просто адский. Мой осел придет первым, сказал Антонио. Большое спасибо. Дорогие радиослушатели, обстановка накаляется, позже мне сделали
