тюрбану дорогие камни озаряли сиянием» лоб мальчика; на ногах его красовались изящные цветные сапожки.
Бади-аз-Заман встречался со своим отцом только на официальных приемах. У него была своя казна, свои воины, поэты, собеседники. Он учился у величайших ученых Герата, но не проявлял особой склонности к какой-либо из паук. Юноша любил музыку и поэзию и сам иногда сочинял стихи. Он устраивал пышные приемы и угощения, знал толк в винах. Несмотря на свою молодость, Бади-аз-Заман умел устраивать царственные торжества. Живя в мире наслаждений и радостей, наследник мечтал о великом дне своей жизни, том дне, когда, по обычаю отцов и дедов, он воссядет на белый войлок и наденет на голову венец.
Маджд-ад-дин, довольно улыбаясь, смотрел на игру. Он думал о вельможах и воспитателях, которые окружали царевича. Его очень занимала мысль об укреплении связей с царскими сыновьями. Он спустился с пригорка.
Увидев вдали Хусейна Байкару, который гулял в цветнике, окруженный, как всегда, собеседниками, приближенными и беками, Маджд-ад-дин взволновался. Он поспешно, прошел пятнадцать — двадцать шагов и склонился в почтительном поклоне. Затем с новым поклоном подошел ближе и передал государю привет от Кичика-Мирзы.
Хусейн Банкара был в прекрасном настроении. — Оставайтесь с нами, — сказал он улыбаясь. Маджд- ад-дин, чувствуя на себе насмешливые взгляды присутствующих, поклонился чуть не до земли и униженно поблагодарил.
По тенистой аллее, усеянной пляшущими золотыми пятнами солнечного света, султан направился к голубятне. Каждый из сопровождающих старался придумать какое-нибудь словечко или фразу, которая могла бы понравиться государю. Маджд-ад-дин, сознавая свою полную неспособность к остротам и ярким, неожиданным сравнениям, молчал; но всем своим видом он старался выразить преданность государю.
Из комнатки, прилегающей к голубятне, вышел, почтительно кланяясь, красивый старик с лицом наркомана и подведенными сурьмой глазами. В детстве султан часто бегал к этому старику покупать голубей и до сих пор сохранил к нему почтительную любовь.
Хусейн Байкара сел в тени фруктовых деревьев на край супы, покрытой шелковым ковриком. Старик вынес большую деревянную чашку с просом и рассыпал его по земле; затем он отворил все три дверцы голубятни. Десятки птиц с шумом вылетели на широкий двор и бросились подбирать зерна. Пестрые, сизые, белые голуби с торопливой жадностью клевали просо.
Следя за птицами — и прислушиваясь к рассказам старого голубятника о их повадках, Хусейн Байкара радовался, как ребенок.
Когда проса больше не осталось, старик издал какой-то странный звук и стал слегка помахивать длинной веткой. Пестрая стайка взметнулась в воздух. Хлопая в ладоши, старик заставил взлететь и птиц, искавших зерно на земле.
Султан Хусейн, заложив руки за спину и выпятив широкую грудь, поднял голову к небу и смотрел, не отрывая взгляда, на воздушную пляску голубей, весело носившихся в прозрачном горячем небе. Губы государя шептали:
— Эти птицы уносят в полете мое сердце…
В это время кто-то из присутствующих громким голосом прочитал строжу о голубях из «Беседы птиц» Ферид-ад-дина Аттара. Строка очень понравилась Хусейну Байкаре Покачивая головой, он несколько раз повторил слова повод.
Крылатые плясуны спустились с небесной сцены и стали возвращаться в свое жилье. Государь, потирая затекшую шею, удалился. Слуги доложили, что приготовления к пиру закончены.
Пирушка, как всегда, происходила в самом большем здании Баг-и-Загана. В центре, на груде шитых золотом подушек, восседал, поджав ноги, Хусейн Байкара. Подле него полукругом сидели красивые юноши, одинаково одетые и почти одного возраста. Они пребывали во дворце для придания большей пышности собраниям государя.
Справа и слева от Хусейна Байкары расположились вельможи, связанные родством с царствующим домом, и несколько неудачливых, царевичей, нашедших приют в чертогах султана. Беки, высшие чиновники, прочие гости и собутыльники занимали места, соответствовавшие их положению. Среди присутствующих было много ученых, поэтов, знаменитых гератских музыкантов и певцов. Все они часто бывали на подобных приемах и превосходно знали их распорядок.
Начавшись, как всегда, чинно и торжественно, собрание понемногу оживлялось. Хусейн Байкара предложил вниманию присутствующих свою новую газель. Ходжа Абдулла Мерварид, важный чиновник, который прекрасно декламировал стихи и тонко в них разбирался, прочитал ее. Поклонники и тюркской, и персидской поэзии возвели это стихотворение — газель на тюркском языке — в разряд высоких художественных произведений. Даже люди, мало понимавшие в поэзии, начали повторять отдельные строки и обсуждать их. Хусейн Байкара попросил поэтов изучить газель и написать на нее ответ. Затем стали рассказывать веселые анекдоты. Собравшиеся неумолчно хохотали. Особенно отличался знаменитый сатирик и остряк Абд-аль-Васи. Его слова и жесты смешили всех до упаду. После Абд-аль-Васи не осмелился выступить ни один затейник.
Стольники, бегая на цыпочках, ловко разостлали скатерти. Подали жареных гусей, баранину, манты[64] и другие кушанья. Яства сменялись одно другим. Личный стольник Хусейна Байкары подносил ему кушанья на особом блюде. Кравчие, расставив на серебряных подносах золотые кубки, с поклоном предлагали гостям вино. Хусейн Байкара первый взял в руки золотой кубок и подал знак собравшимся. Все опорожнили свои чаши в честь государя.
Хотя Хусейн Байкара в государственных делах редко вспоминал «установления» Тимура, в подобных собраниях он оставался верен традициям своего великого предка. Однако как ни старался султан Хусейн следовать Тимуру, время и среда внесли большие перемены. На пирах хромого завоевателя простота кочевника соединялась с необыкновенной пышностью. В те времена повара на огромных блюдах приносили зажаренные целиком жирные конские туши и громоздили их посреди комнаты, словно горы. Затем стольники руками, до самых локтей затянутыми в кожу, тут же на глазах присутствующих отрывали куски и раздавали гостям. Каждый должен был унести часть своей доли домой; считалось принятым растаскивать кости с блюда и грызть их. Но вино было не всегда; попойки устраивались не часто. Зато если принимались пить, то пили без меры, как пьют кумыс на летовках. Огромные, грубые, неуклюжие, простодушные богатыри, большей частью в монгольских одеждах, требовали на пиру друг от друга бесстрашия, выносливости и благородства. У кого оставалась в чаше хоть капля вина, тот должен был выпить одну за другой девять чаш не перевода духа. Если же из последней чаши можно было выцедить хоть одну каплю, — пей еще девять чаш.
У Хусейна Байкары тоже считалось, непреложным правилом пить, не оставляя ни капли, но правило это зачастую не соблюдалось. Наказанию подвергали только изредка, ради увеселения присутствующих.
Вино развязало языки и оживило пирующих. Время от времени поэты вставали с мест и, торжественно подняв чаши, декламировали стихи, сочиненные тут же или приготовленные заранее специально для данного случая. Оркестры, состоявшие из гиджака, тамбура, ная, лютни, бубна и других инструментов, исполняли арабские, персидские, турецкие, тюркские мелодии. Певцы пели песни, плясуны в праздничных одеждах летали среди широкого круга зрителей.
С наступлением сумерек зажгли свечи в золотых подсвечниках. Ковры, кубки, рубиновое вино, росписи на стенах — все засверкало. Собрание оживилось еще больше. Любители выпить наполняли чаши, не давая виночерпиям передохнуть. Хусейн Байкара выпил очень много, но был совершенно трезв. Чтобы поднять настроение, он то и дело предлагал гостям пить, но при этом украдкой следил за поведением каждого. Следуя своему обычаю, он поднялся с места и вышел через заднюю дверь, чтобы немного подышать чистым воздухом; он исчез так внезапно, что многие сначала даже и не заметили его отсутствия.
Маджд-ад-дин как будто только и ждал этой минуты; проскользнув через другой выход, он быстро юркнул наружу. Среди деревьев при бледном свете луны Маджд-ад-дин увидел Хусейна Байкару; он смиренно приблизился к султану и почтительно попросил уделить ему минуту внимания.
— Пойдем, послушаем вашу просьбу, — равнодушно ответил Хусейн Байкара и направился к маленькому домику;.
