— Все-все, — Георгий быстро смешал фигуры, — ладно, в этот раз согласен на ничью.
Не дожидаясь нового взрыва возмущения, Георгий повел Гонту и Нестерова в угол, уютно отгороженный от остального помещения стеллажами.
— Откуда будем звонить? — деловито осведомился он.
— Может, из Антарктиды? — предложил Гонта.
— Понял, — Георгий принялся набирать что-то на клавиатуре компьютера. — Готово, — объявил он через несколько минут. — Называйте номер! Звонок пойдет из Австралии через Сингапур. Подходит?
Ирина оказалась дома, именно в это время она чаще всего возвращалась из института. Нестеров услышал ее спокойное «да-а?», и сердце его учащенно забилось.
— Ирина, — хрипловато произнес он. — Здравствуй!
— Алло! Кто это?
— Это я, Ирина.
— Олег, — беспомощно сказала она. — Ты где, Олег? Что с тобой случилось?
Увидев, что Гонта выразительно постучал пальцем по циферблату наручных часов, Нестеров заторопился:
— Ирина, я потом тебе все объясню. Слушай меня внимательно! У тебя остался мой компьютер, за ним зайдет один человек, мой товарищ («Евгений», — шепотом подсказал Гонта)… Его зовут Евгений. Передай, пожалуйста, компьютер ему. Это очень важно, Ирина. И никому ничего не говори. Я позвоню тебе, мы встретимся, и я все тебе объясню… если ты захочешь.
— Компьютер? — услышал он в ответ.
— Передай его Евгению, — успел прокричать он, прежде чем Георгий разорвал связь.
— Злоупотреблять не стоит, — объяснил он Нестерову. — До минуты разговора абонент неопределим стопроцентно. Дальше могут возникать мелкие сложности. Так что лучше не рисковать.
— Ну что, реванш взять не желаешь? — окликнули Георгия из-за стеллажа. — До окончания обеденного перерыва еще пятнадцать минут, успеешь продуть мне еще раз.
— Какой реванш! — ужасно возмутился тот. — Это говоришь ты, которого лишь счастливый случай спас от позорного поражения? Ну, ладно, сам напросился!
И побежал расставлять шахматы. А Нестеров вслед за Гонтой вышел из компьютерного зала с ощущением сильнейшей зависти ко всем этим людям. Все время, пока он сидел в тюрьме и колонии, они продолжали жить нормальной, замечательной жизнью: занимались любимым делом, общались с такими же нормальными людьми, о чем сам он успел основательно позабыть.
— Они тоже селекты? — спросил он Гонту.
— Они — ученики. Должен вам сказать, что сведения, изложенные в манускрипте и, соответственно, в вашей статье, не совсем точны. Внутривидовые границы между людьми (я имею в виду именно людей) не так уж категоричны. Можно не быть селектом, но влиянию хищников все же не подчиняться. Интеллект, дружище, — могучая сила, развитый интеллект никакому внушению не подвержен. А кроме того, вполне возможно научиться защищаться от них, а также приобрести еще кое-какие полезные качества. Существует на то определенная методика, техника… Конечно, для этого нужно немало потрудиться. Таких людей, а также тех, кому в силу каких-то причин становится известно о существовании нашей организации, мы называем учениками. Собственно, вы, Олег, таким образом оказались автоматически зачисленным в ранг учеников. Если, конечно, не возражаете.
— Я не возражаю, — торопливо кивнул Нестеров. — Но скажите, что будет, если ученик вроде меня попадет в руки хищников и не сможет сохранить молчание? Если он по слабости или по иной причине выдаст все, что знает о вас? Конечно, о правилах конспирации я имею довольно приблизительное представление, но мне кажется, вы ею пренебрегаете полностью.
Гонта внимательно посмотрел на Нестерова, и в его взгляде тот заметил странный налет грусти.
— Не беспокойтесь об этом, — сказал Гонта. — Во-первых, они и так о нас давно знают. А во-вторых, вам просто нечего будет им рассказать…
Идея создания Периметров родилась на рубеже тридцатых годов. Это было самое благоприятное после страшных весен революции время для рождения и вынашивания идей, поскольку в то время за одни лишь мысли еще не сажали и не расстреливали. Как ни странно, главным теоретиком построения системы Периметров стал Николай Иванович Сперанский, прежде столь же последовательный и неукротимый ее критик — единственный из членов Совета побывавший в легендарной Шамбхале с заранее обозначенной целью доказать нерациональность ее существования.
Надо сказать, после возвращения уничижение сторонников гималайской модели удалось ему с блеском. Сугубая замкнутость мира Шамбхалы (или, как ее называли сами основатели, — Аугонседай) со всей наглядностью опровергала саму идею влиять таким образом на положение вещей. Чрезвычайно скромная по масштабам миссионерская (а по сути — монастырская) деятельность ограниченного числа селектов, отказавшихся от общения с миром, статистически абсолютно не меняла расстановку сил. Их почти тысячелетнее затворничество не принесло ничего, кроме бесполезных легенд, ставших в начале двадцатого столетия модными в Европе и России и породивших в среде комплексующей интеллигенции веру в существование некоего Всемирного Правительства, которое в конце концов непременно всех спасет.
И вот тогда, окончательно разочаровав даже безнадежных романтиков, Сперанский неожиданно предложил свою идею. Периметры обязательно нужно создавать, утверждал он. Однако на совершенно иных принципах. Никакой замкнутости, никаких непреодолимых пределов. Главной задачей селектов должна быть защита от хищников не границ Периметра, а сознания его обитателей. Пусть хищники приходят, если хотят, — вход в Периметр не заказан никому, — но селекты обязаны сделать так, чтобы никакой возможности доминировать в их пределах ни у суперанималов, ни у пособников не возникло. Задача селектов: установка постоянного щита против влияния хищников. Помочь людям помнить, что они — люди! В перспективе, как полагал Сперанский, по мере вытеснения и подавления хищников Периметры должны расти и, в конце концов, соединить свои границы. После года страстных дебатов во всех региональных секциях идею одобрили подавляющим большинством, но реализовать ее Сперанскому суждено не было.
Старая интеллигентская привычка обмениваться информацией посредством написания знаков на бумаге сыграла в его жизни роковую роль. Часть гималайской переписки Сперанского попала в руки работников НКВД. Около года это не имело никакого значения, но с началом коллективизации и наступления на частный сектор автоматически приобрело особый смысл. Чекисты тогда старательно искали иностранных шпионов где угодно и находили с большим успехом для собственной карьеры в самых неожиданных местах. В этом смысле Сперанский для них был просто подарком. Вернувшегося из британской Индии через британский Суэц и турецкий Босфор Николая Ивановича — идеального кандидата в шпионы мирового уровня — застрелили при аресте, когда он, услышав приближение оперативной группы, сжигал в печке документы, дающие хоть малейший повод заподозрить существование организации селектов.
Он не сумел защитить себя, потому что отдавал в тот момент все свои силы энергии пламени. Зрелище это было настолько фантастическим для обыкновенной московской квартиры, что старший группы захвата в полном ошеломлении несколько раз подряд нажал на спусковой крючок револьвера, восстанавливая ясность рассудка и пошатнувшуюся веру в диалектический материализм. Все четыре пули попали в спину Николая
Ивановича, он умер мгновенно, даже не увидев лица своего убийцы. На похоронах Сперанского присутствовали лишь его немногочисленные родственники и — в некотором отдалении — оперативники НКВД. Никто из селектов, конечно же, на погребение не пришел.
Убийца Сперанского получил выговор по службе за то, что не сумел захватить врага живьем, однако настоящее отмщение наступило немного позднее. Одним прекрасным утром застреливший Сперанского чекист прошел сквозь адъютанта и секретаршу в кабинет начальника управления и четко изложил свои возражения относительно директивных установок партии на тотальную борьбу с классовым врагом.
Он был самым обыкновенным деревенским парнем, искренне поверившим и в то, что его родную страну в несметном количестве заполонили шпионы, террористы, а также личные враги товарища Сталина, с которыми следует быть суровым и беспощадным. Вся эта мерзкая глупость внезапно словно стекла из его разума на грязный от весеннего снега асфальт прямо под ноги, когда одним прекрасным утром он вышел из трамвая маршрута «А» на остановке «Улица Дзержинского», чтобы проделать ставший привычным за
