— О да, мадам, вполне, мадам. Спасибо. — Он слегка пятится, с некоторой поспешностью, видимо норовя поскорей нырнуть в тепло сторожки.
Баронесса и не думает класть на руль руку в теплой перчатке. Она говорит:
— Ну, я очень рада. Среди слуг разных национальностей не всегда легко достигается гармония. В здешних краях у нас чуть ли не у единственных достойный штат прислуги. Не знаю, что бы мы с бароном делали без всех без вас.
Тео, скрестив руки, дергает оба рукава ливреи пониже плеч, весь дрожа, как одинокая звезда на ледяной орбите. Он говорит:
— Наверное, рады домой попасть, мадам. Такой с озера ветер.
— Ах да, вы же замерзли. — И она трогает с места.
— Спокойной ночи, мадам.
— Спокойной ночи.
Он пятится к крыльцу сторожки, потом быстро поворачивается, распахивает дверь. В прихожей хватается за внутренний телефон и несколько секунд, трясясь, ждет, когда он оживет. «Баронесса, — говорит он, — прибыла. Ожидается кто-то еще?»
Из кухни большого дома ему что-то кратко отвечают, сразу вешают трубку. «Что?» — спрашивает Тео у смолкшего телефона. Потом вешает трубку, выскакивает, бежит запирать ворота. И поскорей возвращается в теплую комнату, где Клара томно раскинулась на диване, одной рукой обняв спинку, другую свесив.
— Фотографа ждешь? — говорит Тео.
— О чем так долго? — спрашивает Клара.
— Весь издрог. Ей-то что, в машине. То да се. Про тебя спросила. Спрашивает, мы довольны тут?
Пабло нырнул в машину и отвел ее от фасада, как только Листер помог баронессе вылезти, принял свертки, захлопнул дверцу и провел баронессу по ступеням в холл.
— Ну вот, — говорит она, стягивая перед зеркалом большую меховую шляпу.
Листер принимает шляпу, баронесса взбивает седые букли. Роняет с плеч твидовое пальто, зажимает локтем сумочку, спрашивает:
— Где все?
— Барон в библиотеке, мэм, с ним мистер Пассера.
— Ну что ж. — Она снова охорашивает свои букли. Потом оправляет платье, тесное в талии и в боках, приказывает: — Скажите Айрин, что я через полчаса поднимусь переодеться.
— Айрин сегодня выходная, мэм.
— А Элоиз тут?
— Да, мэм.
— Все еще работает? И как она?
— О, в полном здравии, мэм. Я скажу, чтобы она вам приготовила переодеться.
— Если только ей не будет трудно, — говорит баронесса. — Я так высоко ценю Элоиз, — говорит она, тяжко подходит к библиотеке, сама берется за дверь, опережая Листера, медлит на пороге и поворачивается к Листеру, тогда как в комнате вдруг смолкают голоса. — Листер, — говорит, стоя на пороге, баронесса. — Тео с Кларой, они должны уйти. Очень, очень жаль, но домик мне понадобится для одного кузена. И нам, собственно, швейцар не нужен. Тут я на вас полагаюсь, Листер.
— Хорошо, мэм, хотя материя довольно деликатная. Они ничего такого не подозревают.
— Знаю, знаю. Вы уж там придумайте что-нибудь, Листер. Мы с бароном будем вам исключительно благодарны.
Чуть театрально она распахивает дверь, входит, и мужчины разом вскакивают с серых кожаных кресел. Листер ждет в комнате у двери.
— Ничего не нужно, спасибо, Листер, — говорит барон. — Все у нас тут покуда есть. — Он поводит рукой в сторону бара, явно занятый своими мыслями.
Баронесса грузно опускается на диван, Листер хочет выйти, но замирает на пороге, задержанный запоздалым соображением барона:
— Листер, кто бы ни объявился, нас ни в коем случае не надо беспокоить. — Барон поднимает взгляд на часы, золоченые, в синей эмали, затем сверяется со своим запястьем. — Кто бы нас ни спрашивал, мы просим ни под каким видом нас не беспокоить.
Листер послушно склоняет голову, согласно шевелит губами и уходит.
— Так привидения осаждают дом, — говорит Листер, — они как духи бестелесные, хотя пока и живы. Думаю, нам предстоит долгое ожидание. — Он занимает свое место во главе стола. — Велел ни под каким видом их не беспокоить. «Не беспокоить, Листер». И видели бы вы, какое у нее было выражение лица. Мысли мои расплываются, цепляясь за фантомы, я неотступно думаю про это ее лицо. Я должен избавиться от этого лица, иначе мне кусок в горло не полезет.
— Неплохая женщина, — говорит Пабло.
— Любит милости и блага раздавать, — говорит Листер, — а неприятное чтобы делали другие. «Пара в сторожке должна уйти, Листер, — я полагаюсь на вас, вы уж с ними переговорите. Сторожка мне нужна для моих кузенов»... или это был «мой кузен»? Один, два, три? Не знаю. Короче, ей для них нужна сторожка.
— И сколько же у нее может быть этих кузенов? — Элинор зачем-то изучает чистые зубья вилки, прежде чем всадить их в кусок телятины. — Плюс все эти секретари.
— Кузенов без счета, секретарей, возможно, и поменьше, — говорит Листер. — Если бы только она успела ими насладиться. Но сторожку, по-видимому, придется отменить. И никакой нет нужды беседовать с бедной глупой парой.
— Ну мало ли, — замечает Элоиз.
— Слушайте! Какой-то шум! — говорит Пабло.
— Ставни наверху хлопают, — это Адриан.
— Нет, просто он, на чердаке, посуду швыряет, — это Элоиз.
— Да не посуду, а стучат, — говорит Пабло. — Вот, опять. Слышите?
— Вы кушайте-кушайте, — говорит Кловис. — Это, видно, те дамочки опять, которые в машине. Разнервничались.
— Но почему не позвонить? — Листер вслушивается в грохот у черного хода.
— А я звонок черного хода отключил, — говорит Кловис. — Поскольку на меня взвалили почти всю стряпню, мое слово решающее. Никто не выйдет из-за стола, пока не кончен ужин.
— А если из библиотеки позвонят? — спрашивает Элинор.
Листер берет бокал, потягивает вино. Стук продолжается. Кловис говорит:
— Едва ли они нам позвонят. И, собственно, мы не должны им отвечать. Ни в коем случае. Короче говоря, как я пишу в моих мемуарах, любовный треугольник свершил свой полный круг.
— Они как бы уже отправились в лучший мир, — говорит Листер. — Тем не менее, это мне решать, отвечать ли на вызовы, гипотетические либо иные.
— Листеру решать, — поддерживает его тетушка Элинор.
II
Половина одиннадцатого вечера. Листер переоделся, как и его молодая тетушка Элинор. Рука об руку они поднимаются по огромной витой лестнице с узорно кованными ампирными перилами, в свое время сюда завезенными, как и многое другое. Листер щелкает выключателем, отворяет раздвижные двери длинной гостиной Клопштоков, пропускает Элинор вперед, в простор, отграниченный пышной сборчатостью шелка над рядом высоких окон. За окнами — балюстрада, дальше — ночь. Паркет лоснится, не топтаный с утра. Розовость и синева ковра, розовость и бежевость пухлых кресел, столики, витиеватые конторки, фарфоровые вазы вытягиваются, застигнутые Листером и Элинор, как лакеи при входе первых гостей на
