Повседневная жизнь «русского» Китая

В мемуарной книге Наталии Ильиной «Дороги» читаю: «В двадцатые годы еще хранилась инерция прежней жизни. Была квартира, скромная, но как-никак трехкомнатная, с ванной, окна выходили в палисадник, и палисадник считался нашим. В квартире этой часто собирались литераторы, заброшенные эмигрантской волной в Харбин: Арсений Несмелов, Леонид Ещин, Всеволод Н. Иванов, Борис Бета… И Сергей Алымов там промелькнул, и Петров-Скиталец… Они ужинали, пили водку, читали стихи — свои и чужие. В те годы квартира моих родителей была центром харбинской литературной жизни: все пишущее, все одаренное непременно проходило через этот дом… Видимо, притягательная сила квартиры объяснялась тем, что литературу мать любила, понимала, у нее был тонкий вкус и чувство слова».

Екатерине Дмитриевне Воейковой-Ильиной харбинские поэты посвящали стихи — разные: шутливые и серьезные, лирические, но непременно такие, в которых тоска по оставленной Родине и надежда на встречу с ней занимали едва ли не самое важное место.

Вот, например, что написал в 1924 году Всеволод Н. Иванов:

Моя пленительная муза,
Вопрос к тебе тревожный есть:
Не суждена ли нам француза
Весьма сомнительная честь.
И после нашей жизни бурной.
Вдали от нам родной страны.
Быть может, будем мы фигурным,
Китайским гробом почтены?
Над нами, может быть, заскачет
Флейт, бубнов пляшущий мотив.
И тело бедное означит
Запутанный иероглиф.
Но почему при мысли этой
Невольно чувствуется страх?
Не жить нам с песней недопетой
В далеких и чужих гробах.
Ведь взор бесстрашно опуская
В татарщины тяжелый сон,
Ты слышишь, муза дорогая.
Ветров над волжских перезвон…
Былые сны тяжки и долги —
Ты настоящее прославь:
Излучины зеленой Волги,
И Кострому, и Ярославль.
О, память, память… Помоги мне…
Еще стихи, еще портрет…
Слился друг с другом в вечном гимне
Вновь повторяемый куплет…
И Византии достиженья —
В рубинах золотой узор.
Кремлевских башен изощренья,
Девичий из-под плата взор.
Лови степную кобылицу,
Поэт. В телегу запрягай.
Вернемся, знаю я, в столицу,
В наш выстраданный сердцем рай.
В страну, где спят в церквах святые,
Где по утрам синее мгла.
Когда везде поют Россию
Заутреней колокола…
Где вы увидите под гребнем.
Что в тусклом серебре виски,
И позабудете в деревне
Года изгнанья и тоски.
И тучною поэта пенье,
Насмешливый, капризный рок.
Когда под волн ночных кипенье
Сверкал вдали Владивосток.

Эти строки в эмигрантском бытии 1920-х годов, так близко — рукой подать! — от потерянной Родины, вызывали очень сильные эмоции. Строки вспыхивали от строк, подобно искрам, чтение затягивалось чуть ли не на всю ночь, потому что о слишком дорогом говорили в этом кружке.

О потерянном рае.

И, естественно, никто тогда и не мог подумать, что тот рай, о котором все они грезили в мечтах, потерян навсегда. А если кому-то и суждено вернуться, то совсем в другое место, менее всего напоминающее рай…

Кто знает, может быть, именно здесь, в этом доме с палисадником, после ужина с водкой, впервые прозвучали из уст Арсения Несмелова строки, наполнявшие душу тоской и отчаянием, которые Наталия Ильина вспоминала не раз в своей жизни:

…И здесь, на самом берегу реки,
Которой в мире нет непостоянней,
В глухом окаменении тоски
Живут стареющие россияне.
И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,
В селенье, исчезающем бесследно,
По воскресеньям православный храм
Растерянно подъемлет голос медный.

В мемуарах «Русская поэзия и литературная жизнь Харбина и Шанхая, 1930–1950», принадлежащих перу Валерия Перелешина, одного из самых известных поэтов «Чураевки», описана жизнь русского поэта в Харбине — молодого, талантливого и нищего. Лишенные Родины, эти молодые люди держались, как за последний бастион, за русскую культуру — они боготворили великих поэтов России и, по словам Елены Якобсон, «не сомневались в том, что они — тоже русские поэты». Поэтические собрания «Чураевки» назывались «Вечера под зеленой лампой».

А тем временем вокруг текла жизнь, полная опасностей и неожиданностей.

Сунгари нередко разливалась, случались наводнения. Лидия Вертинская вспоминает, как «в одно небольшое наводнение мы, дети, повытаскивали наши ванночки и плавали в них, как в лодке, гребя руками. Для нас это было большое развлечение».

В 1932 году, весной, Сунгари вышла из берегов и затопила улицы, серьезно нарушив жизнь горожан, особенно в районе Пристани. Были разрушены магазины, склады, конторы. Люди, лишившиеся крова, искали убежища в других районах Харбина. Богатые китайские семьи снимали часть домов у русских, менее