Однако это норма, которую требует Иисус, это то, что Он Сам исполнял. В Ветхом Завете о Нем написано: «Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплеваний». Так было и в том случае, когда стражники иудейские плевали на Него, закрывали Ему лицо и ударяли Его, потом этому примеру последовали римские солдаты. Они увенчали Его терновым венком, одели Его в багряницу, дали Ему скипетр из трости и издевалиь над Ним: «Радуйся, Царь Иудейский», становились перед Ним на колени в шутовском приветствии, плевали на Него и били Его руками (Ис.50:6; Мк. 14:65; 15:16–20). Иисус же с бесконечным достоинством любви сохранял спокойствие и самообладание. Он показал Свой полный отказ от мести, позволив им продолжать жестокие насмешки. Далее, прежде чем мы решим, что Его учение и поведение — это попросту непрактичный идеализм, не лишне будет вспомнить, что Иисус призвал учеников Своих к тому, что Бонхёффер обозначил как «видимое участие в Его кресте»[116]. Вот как Петр говорит об этом: «Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его… Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному» (1 Пет. 2:21–23). Мы, по образному выражению Сперджена, «должны быть подобны наковальне, в то время как злые люди — подобны молоткам»[117].
Да, одно дело — наковальня, а совсем другое — половичок для вытирания ног. Иллюстрации Иисуса и Его личный пример показывают, что Он не был слабаком, который не может оказать сопротивление. Он Сам бросил вызов первосвященнику, когда тот спрашивал Его в синедрионе (Ин. 18:19–23). Перед нами — сильный человек, самообладание которого и любовь к другим так велики, что он отвергает любую возможную форму возмездия. И далее, как бы нам ни хотелось избежать применения этого учения Иисуса, мы не можем все же забыть четыре маленькие камеи, обрамленные деревянной, без всякого воображения, буквальностью. Частично это потому, что они даны не как отдельные указания, а в качестве иллюстрации принципа, и должны рассматриваться с учетом этого принципа. Этим принципом является любовь, беззаветная любовь человека, который отказывается от мщения и, учитывая высшее благо другого человека и общества, сообразует соответственно свои реакции. Конечно, он не ударит в ответ, воздавая злом за зло, ибо он полностью освободился от личной ненависти. Напротив,, он попытается воздать добром за зло. Так, он будет отдавать все до последнего — свое тело, одежду, свои услуги, деньги, — если любовь потребует эти дары.
Поэтому единственным ограничением христианского благородства будет ограничение, которое поставит сама любовь. Например, Апостол Павел некогда «цротивостал» Апостолу Петру лично. Поведение Петра было ошибочным, злым. Он отказался от общения с братьями из язычников и тем противоречил Евангелию. Оставил ли это Павел без внимания? Нет. Он встал в оппозицию, открыто упрекая его и осуждая его действие. И мне думается, мы должны воспринимать поведение Павла как истинное выражение любви. Ибо, с одной стороны, личной вражды к Петру у него не было (он не ударил, не оскорбил и не обидел его), с другой же — была сильная любовь к христианам из язычников, которой изменил Петр, и к Евангелию, которое тот отверг (Гал. 2:11–14).
Иллюстрации Христа не должны также использоваться для оправдания любого беспринципного тирана, грубияна, попрошайки и хулигана. Целью Христа было запретить месть, а не способствовать несправедливости, бесчестию или пороку. Как же могут те, кто считает своим первым долгом распространение праведного закона Божьего, в то же время принимать участие в распространении нечестия? Истинная любовь, заботясь о личности и об обществе, старается удалить зло и способствовать добру. И повелением Христа был «закон любви, а не глупости»[118]. Он учит не безответственности, способствующей злу, но терпимости, отвергающей месть. Истинное христианское непротивление — это отказ от возмездия.
Известные слова Авторизованной Версии «не сопротивляйся злу» были приняты некоторыми как основа для бескомпромиссного пацифизма, как запрет использовать силу в любой и каждой ситуации.
Один из абсурдных примеров этого — «безумный святой», о котором Лютер пишет, что тот «позволял вшам себя кусать и отказывался убить хоть одну из них, ссылаясь на этот текст, утверждая, что ему надлежит страдать и не сопротивляться злу!»[119]
Более серьезным примером, хотя тоже исключительным, была жизнь Льва Толстого, великого русского романиста и общественного реформатора XIX века. В произведении «В чем моя вера» (1884) он описывает, как во время личных исканий смысла жизни он «остался наедине со своим сердцем и таинственной книгой». Читая и перечитывая Нагорную проповедь, он «внезапно понял то, чего не понимал ранее» и что, по его мнению, вся церковь не понимала в течение 1800 лет. «Я понял, что Христос говорит только то, что говорит», особенно в Своем повелении «не противься злому». «Эти слова… в их прямом значении, были для меня настоящим ключом, открывающим все остальное»[120].
Во второй главе («Заповедь о непротивлении») он интерпретирует слова Иисуса как запрет любого физического насилия как в отношении лиц, так и учреждений. «Невозможно в одно и то же время исповедовать Христа Богом, основа учения Которого — непротивление злому, и сознательно и спокойно работать для упрочения собственности, судов, правительства и вооруженных сил…»[121]. По его мнению, «Христос запрещает любой человеческий суд, так как он противится злу и даже воздаёт злом за зло»[122]. Этот же принцип, как считает Толстой, применим к полиции и армии. Когда, наконец, будут выполняться Христовы заповеди, «все люди будут братьями, и каждый будет примирен с другими… Тогда явится Царствие Божье»[123]. В последней главе, пытаясь защитить себя от обвинений в наивности, он излагает свое искреннее убеждение в том, что человеческие существа в основе своей разумные и добрые. Даже «так называемые преступники и разбойники… любят добро и ненавидят зло…». И когда они увидят с помощью истины, переданной им христианами, что непротивящиеся посвящают жизнь свою служению другим, «никто не будет столь бесчувствен, чтобы лишить пищи или убить тех, кто им служит»[124].
Ганди был одним из тех людей, на кого философия Толстого оказала глубокое влияние. Ребенком он усвоил учение
Невозможно не восхищаться смирением Ганди и искренностью его намерения. Однако нужно учесть, что его политика нереальна. Он говорил, что воспротивился бы японским захватчикам (если те явятся), выступив против них «отрядом мира», но его утверждение никогда не было испытано делом. Он склонял евреев оказывать Гитлеру ненасильственное сопротивление, но те не приняли это во внимание. В июле 1940 года он обратился к каждому британцу с воззванием о прекращении военных действий, в котором утверждал: «Я практиковал ненасилие непрерывно в течение более чем пятидесяти лет и с научной скрупулезностью выяснял его возможности. Я применял его в каждой сфере жизни — домашней, общественной, экономической и политической. И не знаю ни единого случая его провала»[126]. Но его воззвание не было услышано. Жак Эллюль с пониманием комментирует, что «существенным фактором в успехе Ганди» были вовлеченные люди. С одной стороны, это Индия, «народ, сформированный вековой заботой о святости и духовности… люди… невероятно способные к пониманию и восприятию его вести», с другой стороны — Британия, «официально объявившая себя христианской нацией», которая «не могла остаться бесчувственной к проповеди ненасилия Ганди»… «Но поместите Ганди в условия России 1925 года или Германии 1933. Развязка была бы простой: через несколько дней он был бы арестован и ничего бы о нем более не было слышно»[127].
Однако мы больше всего не можем согласиться с Толстым и Ганди не потому, что их взгляды были нереалистичными, а потому, что они были небиблейскими. Ибо мы не можем принять заповедь Иисуса «не
