пятницу утром, не сообщив никому, куда он едет.
— Нам нужна одна его папка. Вы не знаете ничего о требовании, с которым он работал? С неделю назад на фирме «Вуд и Варен» был пожар, и я думаю, он работал с их документами.
Воцарилась напряженная тишина и между нами снова возникла стена.
— Что-то я вас не понимаю.
— Он вам об этом рассказывал?
— Как вы сказали ваше имя?
— Дарси. Я секретарь. Я думаю, я разговаривала с вами пару раз по телефону.
Она стала более официальной и подозрительной.
— Ясно, так вот, Дарси, он не говорит со мной о работе. Я знаю, что он предан компании и то, что он делает, он делает хорошо.
— О, конечно,— сказала я.— И его очень любят у нас, поэтому-то мы и были так обеспокоены, когда он исчез, никому не говоря ни слова. Мы думали, может быть, какие-нибудь семейные неприятности. Он ничего не говорил насчет того, что, может быть, уедет из города на несколько дней?
Она покачала головой. Судя по ее поведению, она все знала. Я также была уверена, что она ничем это не выдаст. Она сказала:
— Жаль, что я ничем не могу вам помочь, но он ничего мне не рассказывал. Я была бы благодарна вам, если вы позвоните, когда он объявится. Не очень-то приятно сидеть сложа руки и переживать.
— Я вас ни в чем не виню,— сказала я.— Вы можете связаться со мной по этому номеру, если вам понадобится, и если я что-нибудь узнаю, я вам сообщу.— Я написала на клочке бумаги имя Дарси и свой домашний телефон.
— Надеюсь, с ним ничего не случится.— Это было похоже на первое искреннее замечание, сорвавшееся с ее уст.
— Конечно, нет,— сказала я. Я была уверена, что что-то до смерти напугало его и он решил смыться.
Теперь у нее было несколько минут, чтобы обратить внимание на мое безбровое обожженное лицо.
— Ох, извините за нескромный вопрос, но вы что, попали в катастрофу?
— Газовый обогреватель взорвался прямо рядом со мной,— сказала я. Она издала несколько сочувствующих восклицаний, и, я надеюсь, что моя бесстыдная ложь не обернется для меня ничем плохим.— Извините, что пришлось побеспокоить вас в праздники. Я дам вам знать, если мы о нем что- нибудь узнаем.— Я встала, она тоже приподнялась проводила меня до входной двери.
Я шла домой улицами, на которые уже спустились сумерки, хотя было лишь пять часов пополудни. Зимнее солнце скрылось, и вместе с ним падала и температура воздуха. Я ужасно устала и втайне мечтала о больнице. Было что-то привлекательное в чистых белых простынях. Я также проголодалась и предпочла бы что-нибудь более питательное, чем ореховое масло с печеньем, которые меня ожидали.
Машина Дэниела стояла в углу дворика, возле моего дома. Я заглянула внутрь, почти ожидая увидеть его спящим на заднем сиденье. Я вошла в калитку и, обойдя здание, попала на задний дворик. Дэниел сидел на низеньком заборчике, отделяющем владения Генри от соседа справа. Дэниел, опершись локтями на колени, наигрывал какую-то грустную мелодию на губной гармонике, в этих ковбойских сапогах, джинсах и синей куртке он хорошо смотрелся бы где-нибудь в прерии.
— Давно пора домой,— заметил он. Он засунул гармонику в карман и встал.
— У меня была работа.
— У тебя всегда работа. Тебе нужно больше следить за собой.
Я открыла входную дверь и вошла, включив свет. Я швырнула сумку на стул и упала на диван. Дэниел прошел на кухню и открыл холодильник.
— Ты когда-нибудь вообще ходишь в магазин?
— Зачем? Я редко бываю дома.
— О Боже.
Он достал брусочек масла, несколько яиц и пакетик с сыром, таким старым, что по краям он был темным и на вид как пластмасса. Под моим пристальным взглядом он обыскал мои кухонные полки, собирая крохи съедобных продуктов. Я откинулась на спину, опершись головой на диван и вытянув ноги на табурет. Я только что закончила одну неприятную беседу и не могла скрыть приступ злости. Передо мной был человек, которого я когда-то любила, и хотя былых чувств уже не было, чувство какой-то близости осталось.
— Почему здесь пахнет немытыми ногами? — спросил он небрежно. Он уже резал лук своими проворными пальцами. Он и на пианино играет так же, с небрежной уверенностью мастера.
— Это мой воздушный папоротник. Мне его подарили в качестве домашнего животного.
Он взял в руки батон ветчины, подозрительно к нему принюхиваясь.
— Твердая, как вяленое мясо.
— Так дольше хранится,— сказала я. Он пожал плечами и бросил три оставшихся кусочка ветчины на сковороду, они упали, тихо звякнув.
— Вот что плохо, когда бросаешь наркотики, так кажется, что у еды все время паршивый вкус,— сказал он.— Стоит покурить немного, и пища самая лучшая, какая только бывает на свете. Очень помогает, когда ты на мели или путешествуешь.
— Ты действительно бросил это дело?
— Боюсь, что так,— сказал он.— И сигареты, и кофе. Я пью пиво иногда, но я заметил, что у тебя здесь его нет. Я даже ходил на религиозные собрания одно время, но наконец эти разговоры о высшей силе меня достали. Нет никакой силы выше, чем героин, можешь поверить мне на слово.
Я чувствовала, что отключаюсь. Он что-то мурлыкал себе под нос, мелодию, смутно знакомую, которая слилась с запахом яичницы и ветчины. Что может пахнуть лучше, чем ужин, который для тебя готовит кто-то другой?
Он осторожно потряс меня за плечо, я проснулась и увидела яичницу на подогретой тарелке у себя на коленях. Я поднялась, неожиданно почувствовав голод.
Дэниел сел по-турецки на полу, поддевая вилкой свою яичницу за разговором.
— Кто еще живет в доме?
— Мой домохозяин. Генри Питтс. Он сейчас в Мичигане.
— У тебя с ним что-то есть?
Я передохнула между двумя глотками.
— Ему восемьдесят один год.
— У него есть пианино?
— Ты знаешь, кажется, есть. Наверное, расстроено. Его жена играла.
— Я хотел бы попробовать его, если туда можно войти. Как ты думаешь, он не рассердился бы?
— Ничуть. У меня есть ключ. Ты сегодня хочешь это сделать?
— Завтра. Мне скоро нужно будет идти. На лицо ему упал свет, и я увидела морщины у него под глазами. Дэниел торопился жить, и годы оставили на нем свой отпечаток. Он выглядел измученным и похудевшим.
— Не могу поверить, что ты частный детектив,— сказал он.— Звучит просто дико.
— Это не намного отличается от работы в полиции,— сказала я.— Я не связана со всеми этими бюрократами, вот и все. Не ношу форму. И платят мне больше, но не так регулярно.
— И немного опаснее, не так ли? Не помню, чтобы тогда кто-нибудь пытался тебя подорвать, как вчера.
— Зато они пытались сделать что-то другое. Когда останавливаешь машины на улице, каждый раз думаешь: а вдруг машина краденая, а вдруг у водителя пистолет. Преступления на бытовой почве еще хуже. Люди пьют, колются. Как правило, им все равно кого уложить, тебя или кого-нибудь из своих. Когда стучишься в дверь, никогда не знаешь, чего ждать.
— Как ты оказалась связана с этим убийством?
— Начиналось совсем по-другому. Кстати, ты знаешь эту семью,— сказала я.
— Знаю?
