— Всем лечь на землю лицом вниз! — скомандовал он.
Патрульные уже успели забраться в машину.
Под дулом автомата пришлось подчиниться. Резун, плотно жмурясь от злости и стыда, лег в лужу. Сволочь, трусы, дерьмо, и это — Советская Армия?
Лейтенант запрыгнул в машину, фольксваген взревел и укатил, обдав их тучей брызг.
— В аэропорт ребята опаздывают. Боятся, самолет без них улетит, — криво улыбнулся патлатый.
— Ну что, комсомолец Биробиджана, дальше пешком идем?
Самаритянин выругался.
— Я могу пойти поискать еще машину, — сказал бритый.
— Не надо, Лева. Мы уже почти на месте.
Он посмотрел на Владимира. Потом на крымца.
— Вот черт! Ну, на хера ж было обкалывать его до бесчувствия! — и патлатый принялся приводить Верещагина в сознание старым, как мир, способом: немилосердно теребя уши. Эффект воспоследовал через две секунды: беляк заметался, пытаясь вывернуться, застонал.
— Вставай! Вставай давай, уходим! — кое-как они поднялись: ни дать ни взять скульптурная группа «Сильнее смерти».
— Туда! — патлатый указал пальцем на подземный переход в конце улицы.
— Ну ладно я, — прохрипел Резун. — Но тебе-то он зачем нужен?
— Не твое собачье дело, — бросил самаритянин.
В конце улицы зашумели моторы.
— В подъезд!
Они свернули в первый попавшийся подъезд, благо двери были выбиты. Всцарапавшись на один пролет вверх, опустились на ступеньки.
Резун встал, осторожно перегнулся через перила, выглянул…
В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.
— Бегство тараканов, — прокомментировал патлатый. — Белые уже в Сарабузе.
Сколько времени они выслеживали «Рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.
— Вертолетики? — спросил Резун. — Пятьдесят «дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?
— Заткнись, — бросил самартиянин.
Бритый спустился со второго этажа.
— Пробились, — сказал он. — Развернули эту дуру. Уходим.
Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, господи, подумал Резун, сколько же можно бегать под дождем, у меня скоро жабры отрастут…
Спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.
— Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь, — патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.
— Я туда не пойду, — простонал Верещагин. — Там темно.
— У меня фонарик есть.
— Нет! — Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить спецназовца три шага и упасть.
— Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!
— Выруби его! — приказал патлатый.
Резун сжал кулак. Один точный тычок — и беляк затих.
— А теперь бери его на загривок — и вниз.
Владимир понял, что лучше не спорить.
Может быть, они и были «совсем рядом» от места — если ехать на фольксвагене. Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить спецназовца и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.
Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль, особняка. Резун понял, что его мучения — физические, по крайней мере, — кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: Embassy of Israel.
— Шма Исраэль, — провозгласил очнувшийся белогвардеец. — Адонай элохейну, адонай эхад…
— Произношение ни к черту, — парировал длинноволосый.
Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала в действительности, то выглядела она именно так.
— Ма, у нас все в порядке, — сказал патлатый.
— Да? Я очень рада. Тебе что, погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!
— Ма, не надо…
— Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?
— Это я тебе халтурку принес, — патлатый нервно хихикнул. — Лева, найди что-нибудь открыть наручники.
— Есть, — сказал бритый Лева.
— Кто вы такой? — спросила женщина у Владимира.
— А что, не видно? — огрызнулся тот, — Капитан Советской Армии.
— Сема!
— ГРУшник он, ма… — Сема снимал с себя мокрые ботинки. — Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.
— Ты с ума сошел?
— Ма, нам нечем было открыть наручники. А так — сто лет он нам нужен.
— Он мне н-нужен, — клацая зубами, пробормотал Верещагин.
— Очень мило. А вы кто такой?
— К… капитан ф-форсиз, — Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.
— У в-вас й-есть душ? — безжизненным голосом спросил капитан. — С-согреться…
— Какой тебе душ? — возмутилась женщина, — Ты хочешь сепсис?
— Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает.
— Ты еще здесь? — прикрикнула женщина на Сему.
— Кто тебя так отделал? — спросила она, расстегивая на Верещагине мокрую спецназовскую куртку. — Этот ублюдок?
— Д-другие ублюд-к-ки.
— Очень плохо?
— Я пьян… — крымец улыбнулся, — Мн-не хорошо…
Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, запястье которого было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов — а там пусть хоть расстреливают.
— Ваша работа? — спросила женщина, глядя спецназовцу в лицо. — Доблестная разведка на боевом посту?
— Это десант! — разозлился Владимир. — И нечего на меня так смотреть! Я посмотрел бы на вас,
