праздникам и привезли с собой огромную, чуть не во весь стол серебристую рыбину с тёмной макушкой и пятнистыми щеками, и очень вкусную. На весь праздник одной рыбины хватило.
Кухня у них, для такой квартиры была огромная, двенадцать квадратных метров. На праздник сдвигали семейные столы, преображали их большой скатертью в один общий, квартирный, и накрывали его в складчину.
А в последний свой новый год, перед уходом в армию, Костя пригласил на праздник Аллу, и, честно говоря, Мише это не очень — то понравилось. Костя весь вечер только на Алку смотрел, а она на него. И за столом недолго просидели, вскоре после того как по радио пробили куранты ушли гулять и Миша так и не дождался когда Костя вернётся, уснул.
Первого Мая и Седьмого Ноября Миша отмечал у Илюхи Ковалёва. Потому что Мишины папа и мама всегда в эти дни работали, дежурили весь день, до самого вечера. Утром все, Миша, Илюха, его родители и его дедушка, участник гражданской войны, шли на демонстрацию. Размахивали красными флажками, разноцветными шарами, кричали «Ура!» и «Да здравствует…».
Вернувшись с демонстрации к Ковалёвым, все садились за стол. Ещё раз поздравляли друг друга с праздником, провозглашали тосты за Родину, за здоровье товарища Сталина, благодаря его заботам жизнь улучшается, а доказательства вот они, на столе и в кошельках. Мужчины пили водку, женщины вино, а дети ситро и чокались своими стаканами с рюмками старших.
И было в праздники на столах много всего вкусного и превкусного, но это лучше опустить и забыть. А вспоминать, только душу себе травить.
И что бы не видеть в памяти праздничного застолья, Микко натянул полушубок на голову и постарался побыстрее уснуть.
Утро, едва забрезжил рассвет. На лесную лыжню выходит человек в маскхалате, со шмайссером на груди — боец советской разведгруппы. На мгновение притормозил у разбитой грозой сосны, неуловимым движением забрал оставленные Микко палочки и заскользил дальше. На ходу перебирает и запоминает: еловых — одна, осиновых — одна, берёзовых — шесть, ольховых — четыре…
Пересчитав всё и запомнив, разбросал. А через две — три сотни метров свернул с лыжни, углубился в лес.
Когда Микко проснулся, Юлерми в доме не было.
Развёл огонь в печи, поставил подогреваться пойло и взяв два ведра с коромыслом, вышёл из дому. Юлерми, под стать своему коню, невысокий, но жилистый и ладно сложенный, туго подпоясанный широким ремнём поверх ватника, уже запряг своего работягу — коника и укладывал в сани пилу, топор, верёвки и другое, необходимое лесорубу снаряжение.
— Доброе утро! — Поздоровался Микко.
— Доброе.
— В лес собираешься?
— Да, сговорились. — Видимо Юлерми решил, что этой информации более, чем достаточно и молча продолжил свои дела.
— Ворота открыть?
— Я сам.
Колодец не близко. И вёдра не легкие для сил мальчишки.
Пока с отдыхом и остановками, чтобы размять надавленные коромыслом плечи донёс их до дома, Юлерми уже выехал и закрывал за собой ворота.
— Поешь. Грязную посуду на стол возле печки поставь. А будешь уходить, дверь как вчера было подопри, чтоб собаки не забежали и видно было: дома никого нет.
— Куда мне уходить? — Не понял Микко.
— Не знаю… — На этот раз удивился Юлерми. — Я считал ты только отдохнуть, переночевать зашёл. Мне ведь с тобой нянчиться некогда, мне самому, как оказалось, нянька нужна… Что ж я ещё и тебя Ирме на шею посажу? Она старая, ей тяжело. И дома я почти не бываю.
— Зачем со мной нянчиться. Я сам всё умею делать: готовить, печку топить, за скотиной ухаживать. Надо, и постирать смогу. Всё что нужно по хозяйству делать, я умею.
— Вот как… — Но вывод Юлерми не огласил. Не готов был вывод или оглашение отложил — неведомо.
Не больно, не для принуждения, а для команды, шлепнул коня вожжой по крупу и молча уехал.
Микко вернулся в дом и задумался. Надо найти разрешение сложившейся ситуации: ему необходимо неделю, а то и две прожить в Киеромяки.
«Раз не настоял, значит сегодня можно остаться. В ночь тоже не погонит. Получается до завтра. — Рассудил Микко. — За это время надо что — то предпринять, что бы оставил. В крайнем случае, можно просто упереться: некуда идти, не в лесу же мне жить. Но это в крайнем случае, до этого лучше не доводить.
Чтобы оставил, ему от меня должна быть польза, а ещё лучше необходимость в моей помощи. Лес валить — не возьмёт. По дому, остаётся… Кстати… Ирма сказала: со мной быстрее управилась, четыре руки — не две. Пожалуй, на этом можно сыграть. Расположить её к себе ещё больше и как — то, меж делом, намекнуть, чтобы она попросила Юлерми за меня. С Юлерми… Самому к разговору о жилье не возвращаться, промолчит — останусь, будто так и должно. Заговорит — Ирма должна быть готова вступиться за меня. Пожалуй, такой вариант выгорит. Тогда за дело».
Но лишь нашёл выход и принял решение, тут же обида подкатила и зло фыркнул: «Да если б не разведзадание — нужен ты мне со своей Ирмой как… как сосулька в заднице. Я бы лучше к деду Эйнору пошёл, а не к тебе, зануде».
Дед Эйнор или как звали его русские Иван Иванович, а иногда и короче Иваныч, раньше жил в Ленинграде и Миша там часто его видел. После переезда в Хаапасаари делал при Советской власти колхозу за трудодни, а сейчас нуждающимся соседям за заранее оговорённую плату или, за посильное подношение если хозяин не мог оплатить работу полностью, рамы, грабли, столы, табуретки, тумбочки и прочую столярку. Летом под навесом, а зимой в доме постоянно слышались стук киянки, шорох фуганка, шелест длинных, завитых и вкусно пахнущих стружек. Иногда стружка получалась очень длинной и её можно было вытягивать в поезд, а из обрезков круглых, квадратных и всяких разных можно сделать что угодно: и паровоз, и танк, и самолет, и военный корабль и даже пароход дальнего плавания. А Микко мечтал стать капитаном дальнего плавания. Не просто капитаном, а именно капитаном дальнего плавания. Белые ботинки, белые брюки, белый китель, белая фуражка с золотым якорем на голове, бинокль на груди, рупор в руке — стоит на мостике, смотрит в бинокль на морскую даль и подаёт через рупор команды капитан дальнего плавания Михаил Метсяпуро. Фамилия не очень морская?[15] Но это только на первый взгляд. Разве море не реками наполняется, а те не из ручьев воду берут? Так что фамилия самая морская.
Попетляв по лесу человек со шмайссером вышел, уже с противоположной стороны, к базе советского разведывательно — диверсионного отряда. Три замаскированные землянки, две для личного состава, третья штабная. Замаскированы грамотно, даже при подходе, в нескольких метрах не отличить землянки от обычных сугробов, да бежит меж ними змейкой лыжня, укатанная не более, чем в прочей части леса. Длинные дымоходы проложены в земле и выведены в густой ельничек — печки уже топятся, но дыма не видно и запах его не чувствуется.
Штабная землянка несколько смахивает на двухместное купе, только спальные места, на нижнем из которых лежит рация, из жердей собраны и покрыты еловым лапником, да размером она побольше, ещё стол и печка в ней помещаются.
Командир отряда, не очень высокого роста, но кряжистый, с крупными чертами лица и несколько кривоногий, лейтенант Подкович Эдуард Емельянович выслушивает доклад бойца в маскхалате и со шмайссером на груди. Боец докладывает шёпотом — таков порядок во вражеском тылу: будь то в засаде, на марше или на базе, все разговоры ведутся шёпотом.
— …Сосновая толще других, расщеплена, с клинышком …берёзовых шесть, кроме того — берёзовая
