Гауптман придирчиво посмотрел в глаза. Микко взглянул в ответ насколько мог спокойно и доверчиво: он пришёл с чистой совестью к добрым людям за помощью и бояться ему нечего.
Поклонился и поздоровался.
— Hyvaa paivaa, herra upseeri. Hyvaa paivaa, hyvat herrat.[25]
— Финн? — Спросил гауптман.
— Да. — Хотел сказать «карел», да что толку. Этой немчуре всё равно не понять разницы между добродушным, общительным карелом и сумрачным, замкнутым финном.
Немец спросил ещё что — то, но Микко понял только два слова «военный объект». Развёл руками, помотал головой.
— Я не понимаю по — немецки. Я сирота. У меня родители пропали без вести…
Гауптман что — то приказал солдатам, один взял винтовку, маузер–98, и вышел, другой подошёл к Микко и жестами показал: раздевайся.
Микко снял торбу, посмотрел куда бы положить её, но подходящей мебели ему не предложили, положил на пол. Сверху пальто. Солдат жестом понудил: и свитер тоже. Снял свитер. И задержался, больше ничего снимать не стал. Солдат тщательно, но, отметил Микко, не профессионально ощупал пальто, обыскал самого мальчика. «Значит, не гестапо и не контрразведка, просто армейская охрана объекта. Уже легче». Содержимое торбы высыпал на ящик из — под снарядов. Куски свежего и подчерствевшего хлеба и жесткие сухари, варёная в мундире картошка, вяленый щурёнок, два варёных яичка, завернутые в не новую, но чистую льняную тряпочку, обломанный столовый нож в берестяной трубочке, соль в пузырьке да спички. Вот и всё богатство.
Гауптман задержал внимание на спичках.
— Диверсант?
— Зима, холодно. — Микко съежился, обхватил плечи ладошками, простенькой пантомимой изобразил, как холодно, потом показал будто греет руки над маленьким костерком.
— Яволь, — согласился офицер.
Образовалась некоторая пауза. Воспользовавшись ею, Микко постарался оценить обстановку. Пока, похоже, ничего опасного. Лишь бы не вспомнил его офицер да не отправили бы в гестапо. Объяснения, почему сворачивал с дороги, есть, пусть проверят и убедятся. Итак, ситуация складывается такая… А Валерий Борисович всегда учил: как только возникают сложности, постарайся выделить суть, схему сложившейся ситуации и смотреть на неё не изнутри — тут начнут одолевать эмоции, а из вне, как бы снаружи, будто не с тобой это происходит, а с неким другим мальчиком. Тогда оценка будет более объективная. Значит, ситуация такая: идёт сирота от одних родственников к другим, его военные остановили и решили проверить. Что ж, обязанности у них такие…
Ноги вянут, с самого утра на ногах. Посидеть бы, немножко отдохнуть. Но фашист не предлагает, а самому лучше не просить, не показывать слабости. Может истолковать совершенно превратно: виноват, попался, со страху ноги не держат.
В блиндаж возвратился солдат, привёл с собой человека в штатском. По внешности Микко определил — карел. Солдат прошёл и оперся прикладом винтовки о ящик, на котором лежало содержимое сумки. Гауптман предложил штатскому табуретку и задал вопрос.
— Господин офицер спрашивает, кто ты такой и что делал в расположении германских войск?
Микко назвал себя, вкратце изложил свою легенду, опустив переход линии фронта, встречу с солдатами — ремонтниками и жительство своё в Киеромяки, и завершил ответ.
— В расположении войск я не был, шёл по дороге и всё.
— Господин офицер спрашивает, по чьему заданию ты разведывал военный объект германских войск?
— Ничего не разведывал. Никакого военного объекта не знаю. Я сирота, родители без вести пропали. Хожу к родственникам на жительство. То у одних поживу, то у других, кормиться как-то надо.
— Зачем ты сворачивал с дороги и пытался проникнуть на территорию военного объекта?
— Ни куда я не хотел проникать. Зачем мне военный объект? А с дороги сворачивал, потому что живот болел… не на дороге же… это делать…
— Я — я, — понимающе кивнул офицер. — Но ты не вернулся на дорогу сразу, ты шёл вдоль ограды военного объекта. Зачем?
— Белку видел и дятла, вернее их следы. Поймать хотелось…
— Яволь, — опять согласно кивнул гауптман и что — то краткое и резкое сказал солдату с винтовкой.
И ярко озарился блиндаж, и в нос жаром ударило, и в голове зазвенело. А потом тьма и круги серые с золотистыми ободами в этой тьме поплыли. Очнулся Микко на полу, в голове сумятица, по лицу, из разбитого прикладом лба кровь течёт. Солдат с винтовкой в руках тут же стоит, смотрит выжидающе на гауптмана, команду ждёт. Гауптман на них не смотрит, зачем — то кинжалом резиновый кордовый с толстыми стенками шланг вдоль на две части разрезает. Разрезал до середины, и каждую половину ещё надвое вдоль распустил. Положил на стол. Опять что — то пролаял переводчику.
— Господин офицер говорит, что ему всё известно о твоей шпионской деятельности. Ты подлежишь суровому наказанию от германских властей. Но господин офицер дает тебе шанс облегчить свою участь — ты должен сам обо всём чистосердечно рассказать.
— Я ни в чём не виноват. Я сирота, у меня родители без вести погибли… — Оговорился Микко и даже не заметил оговорки.
Гауптман опять бросил короткую команду солдату. Тот отставил винтовку к стене, смахнул мешок и его содержимое на пол, схватил Микко за шею, задрал рубашку на голову и повалил животом на ящик. Другой солдат прижал ноги к полу и спину мальчика ожгла резиновая кордовая плетка о четырёх хвостах. И не успел дух перевести от первого удара, как последовали и второй, и третий и последующие. Их Микко считать уже не мог, боль отнимала силы и мутила рассудок. Хотелось только одного — остановить боль.
— Дяденька, не бейте меня… я ни в чём не виноват… я сирота…
Удары приостановились.
— Господин офицер говорит, тебя будут бить пока ты чистосердечно не признаешься.
— Я ни в чём не виноват…
Избиение продолжилось. Через каждые три удара пунктуальный немец приостанавливал экзекуцию и требовал
— Сознавайся!
— Не виноват я, дяденька! Не надо меня бить!
И избиение продолжалось, а прекратилось только тогда, когда Микко стал захлёбываться и не осталось сил даже на крик от боли.
Гауптман дал ему отдышаться и сам дух перевёл.
— Господину офицеру известно всё. И твои связи с партизанами, и отряд на который ты шпионишь и фамилия командира отряда. Но господин офицер хочет облегчить твою участь. Если сам всё честно расскажешь, то господин офицер готов смягчить заслуженное наказание, и даже вовсе избавить тебя от наказания.
«Партизан… ничего они не знают… Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!»
— Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник…
— Упрямишься?
Гауптман поднялся из — за стола, опять взялся за разрезанный четырёхвостый шланг.
— Не бейте меня дяденька… я не шпион… никаких партизан не знаю…
— Не бить? Ладно, бить пока не стану. Но ты мне без битья всё расскажешь.
Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.
— Дяденька, не бейте меня!
— Не буду бить, не буду, — пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.
Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то
