попробовал глянуть на себя со стороны, похож ли и он на других защитников Ленинграда. Вышло — похож. И перенимая у встречных твердую, собранную походку двинулся дальше.
В парках, скверах и других более или менее подходящих местах группы людей в военном и в штатском, с оружием и без него проходят науку обороны. Учатся штыковому бою и стрельбе. Но в городе не постреляешь и потому прицелившись в лист фанеры, доску или кирпич «всухую» щёлкают бойками по пустому патроннику. Однако командиры и при такой стрельбе видят ошибки и раздражённо, видимо, от усталости повторять одно и то же, выговаривают: «Да не дергайте вы так! Сколько можно говорить! На спуск надо нажимать плавно, одним равномерным движением. От дерганья ствол отклоняется вправо. Будете в Германию целиться, а пули на Северный полюс полетят!» Учатся перевязывать раненых, надевать противогазы и себе и тем же раненым.
В саду МОПРа[4] возле недавно настроенных для тренировок деревянных домиков идут учения по тушению зажигалок. Пожарные в брезентовых костюмах перед строем вытянувшихся в одну шеренгу стариков, женщин и школьников воспламеняют зажигательные бомбы. Длинными, похожими на кузнечные, клещами хватают их, бросают в бочки с водой или засыпают песком, гаснуть там смиренно и безопасно для города, для жителей его и имущества его. За ними те операции повторяют выходя из шеренги обучаемые. Особенно стараются мальчишки — школьники. И наверное от усердия у них получается ловчее и быстрее, чем у остальных.
Там же, на аллее, тянущейся вдоль улицы Третьего Июля[5], разновозрастная и пестро одетая, но поголовно подпоясанная ремнями группа человек в тридцать учится строевому шагу. Невысокий командир её с сержантскими кубарями в петлицах выгоревшей чуть не до бела гимнастёрки, единственный человек в военной форме, по южному гхэкая и нажимая на «о» кричит:
— Взво — од стой! Нале — ву! — И дальше одной фразой, без пауз. — Рота ровнясь! Рота смирно! Боець Голубыв вытти из строю! Тры нарада на работу! Стать у строй!
Боец Голубев не только не вышел из строя, но и шелохнуться не успел, как командирский голос повёл внимавших и подчинённых ему людей дальше.
— Баталь — ён напра — ву! С места… С песнь — ой… Шаго — ом… Арш!
Военные люди в штатском пошли, не стройно, но старательно припечатывая к дорожке каблуки и подмётки, и запели ещё незнакомую Мише песню:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой…
А Миша так и не поняв, чем провинился боец Голубев, и даже не увидев, кто он, забыл о нём и пошёл дальше, поеживаясь от слов песни:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна
Идёт война народная,
Священная война.
Лица у всех встречных, и у военных, и у штатских худые, серые, усталые; сжатые губы, озабоченные глаза, взгляд их сосредоточен и направлен внутрь, вглубь себя. Разговоры, если случаются, немногословны. И в основном, о войне. И усталый, ещё не ведающий своей судьбы Миша, одолевая усталость, идёт по не менее усталому и так же не ведающему предстоящей блокадной судьбы Ленинграду.
Возле домов, в незанятых под огневые точки подворотнях, стоят девушки со звездочками на беретах, с красными повязками на рукавах и с противогазными сумками через плечо. И забыв о своих объектах смотрят на южную половину неба: оттуда резкий, бьющий по ушам грохот зенитной пальбы, там умело лавируя между аэростатами и удачливо уклонясь от зенитных хлопков, юлит немецкий истребитель. Прохожие, кому позволяет время, останавливаются посмотреть, чем закончится фокусничанье немца. И кто остановившись, кто на ходу, даже женщины, посылают ему злые и очень злые пожелания и грозят кулаками.
Уменье немца подвело или забыл он, что нельзя судьбу искушать и за то удача от него отвернулась, — зацепился самолет крылом за трос аэростата, тут же и залп зенитки подоспел. И за криками ленинградцев: «Ура!», развалился самолет на части и летчик полетел вниз вначале комком, а затем завертело его, закрутило, распластался, раскинул руки и ноги во все стороны. Может быть ранен был, или контужен, а может и мёртв уже, но так и не раскрыв парашюта, пропал за крышами домов.
— Отлетался, сволочь, обрезали тебе крылья! — Подвёл итог пожилой мужчина с большими седыми усами. — Дайте время, не только крылья пообрезаем, но и всем вам головы оторвём. — Поднял за лоб, чуть не до темени, до того низко надвинутый козырёк кепки и зашагал, твёрдо ставя ноги на панель.
Взбодрившись от увиденного, Миша прибавил шагу.
Вот и улица. Метров триста по ней и его переулок. На углу раньше стояла тележка мороженщицы и родители, чаще папа покупали ему мороженое. Мама тоже была не прочь побаловать сына, но боялась, не простудил бы горло ребёнок и поэтому покупала конфеты. Этой весной стали продавать новое мороженое, Мише особенно понравилось в вафельных стаканчиках и в бисквитах. Мороженое он любил и если была возможность, ел не сразу, ждал когда оно немножко подтает и пропитает стаканчик. Только тогда получалась самая настоящая вкуснятина.
Перед войной его родители, как впрочем и все ленинградцы, часто ходили в кино, в театры, в гости и приглашали друзей к себе. В Европе шла война, и естественно, никакая вечеринка не обходилась без разговоров «о международном положении». Австрия, аншлюс, Чемберлен, Деладье, Чехословакия, предательство — нередкие слова в застольях. Войну предчувствовали, внутренне к ней готовились. Нередко вспыхивали споры. Молодые, преимущественно военные, пророчили коротенькую войнушку «малой кровью, могучим ударом» и на чужой территории. Люди пожилые, особенно хватившие «империалистической», с сомнением покачивали головами: если не дай Бог с немцами война, то с ними так просто не справишься — германец воевать умеет. Комсомольцы героически пели: «Если завтра война, если завтра в поход…»
И все надеялись — обойдётся.
Потому что не оставалось ничего кроме надежды, всякий внимательно присматривавшийся к обстановке видел — страна к масштабной и затяжной войне не готова. И потому надежда заменяла уверенность. Надеялись, что Советское правительство удержит страну в стороне от войны, изыщет такую возможность. Хотели верить этому и верили. Хотя международная обстановка — оккупация Дании, вторжение в Бельгию, Голландию, Норвегию, Грецию, Югославию, падение Парижа, бомбардировки Англии, концентрация немецких войск вблизи советских границ и размещение их в Финляндии — указывала совсем на иное.
Всё быстрее и быстрее, чем ближе к дому, тем быстрее идёт Миша. В свой переулок уже вбежал. И остановился: вместо дома — груда кирпича, штукатурки, искорёженного металла. В сторонке сложенные штабели: целые брёвна отдельно, доски отдельно, ломаные брёвна в кучу, на дрова. Даже щепок и дранки небольшая копёшка набрана.
Направился к развалинам, но его остановила женщина с повязкой на рукаве и противогазом через плечо.
— Эй, малый! Тебе что здесь нужно?
— Это мой дом. Здесь мы жили. Здесь мои родители…
— А ты чей будешь? Откуда взялся?
— Метсяпуро. От бабушки пришёл.
— Мицапуров?.. Нет, про Мицапуровых не помню, погибли или живы. Народу много погибло. Бомба все перекрытия пробила и взорвалась в подвале, в бомбоубежище. Считай, никто не уцелел. Ты сходи к участковому, он сейчас в домоуправлении размещается. Мало ли что могло случиться, может твоих, на счастье, в тот раз дома не было. Да поторопись, он долго на месте не сидит.
