расстрелянных был монах-кармелит. Самыми известными из казненных посчитали шестидесятилетнего Хоакина Арина, старшего священника прихода в Мондрагоне, и отца Аристимуньо, известного писателя, проводника баскской культуры. Позже, оценивая обстоятельства их смерти, епископ Витории в изгнании сказал примату Испании кардиналу Гоме: «Неужели расстреляли священника Мондрагона и других, которых я так хорошо знал? Да вся армия Франко, начиная от генералиссимуса, должна была целовать им ноги»3.
В среде буржуазии большей части националистской Испании накал энтузиазма по поводу «великого крестового похода» стал слабеть. Лидеры теряли бодрость духа. Побежденных ждало плохое обращение. Но ведь это была война, не так ли, и все эти казни – лишь ее оборотная сторона. Экономически Испания националистов оказалась в лучшем положении, чем республиканская. Валюта стабильная, цены на продовольствие почти не повышались. Ужасные мысли о голоде не посещали горожан. Уголь и топливо – в избытке. Вдали от линии фронта среднему классу ничто не мешало вести привычную жизнь.
Например, сохранялась давняя привычка по вечерам прогуливаться по главной улице города, время от времени встречая военных – хотя их было немного. Повсюду висели плакаты, призывающие служить родине. Многие предпочитали остаток вечера провести в кафе или кино, где можно было внести небольшое пожертвование раненым на войне, оказать помощь беженцам. На самом деле суммы получались немалые, поскольку собирались в разных местах. Но по мере наступления сумерек возникало ощущение, что война становится все ближе. В десять часов вечера по радио раздавался голос Кейпо де Льяно с обвинениями в адрес английского журналиста Ноэла Монкса, который писал в «Дейли экспрес», что Гернику разрушили немцы. Или же генерал излагал последние новости о «еврее Блюме» или же о «донье Манолите». Так он своим высоким визгливым голосом всегда называл Асанью. А иногда Кейпо прерывал свою речь и затягивал какую-нибудь популярную испанскую мелодию. Ближе к полуночи сообщалось ежедневное «коммюнике» со списком раненых и пленных, после чего под звуки Королевского марша и фашистского салюта наступало время отходить ко сну.
Что же касается быта националистов – участников военных действий, в прессе как-то рассказывалось об этом. Журналисты привели достаточно фривольное и раскованное описание одного дня пилота Ансальдо на Северном фронте.
8.30. Завтрак с семьей.
9.30. Отправление в часть. Бомбардировка вражеских батарей. Пулеметный обстрел окопов и конвоев.
11.00. Игра в гольф в Ласарте.
12.30. Солнечные ванны на пляже в Ондаретте, купание в спокойном море.
1.30. Кафе – пиво, креветки и разговоры.
2.00. Ленч дома.
3.00. Краткая сиеста.
4.00. Второй вылет на задание, аналогичное утреннему.
6.30. Кино. Старый, но хороший фильм с Кэтрин Хепберн.
9.00. Аперитив в Баскском кафе. Хороший скотч.
10.15. Ужин у Николаса, военные песни, компания, веселье…
Авиация всегда была любимым родом войск в националистской Испании.
1937 год ознаменовался всеобщей реабилитацией уроков закона Божьего в школах франкистской Испании, которые в сентябре 1936 года были объявлены обязательными. В апреле 1937 года всем школам было приказано повесить в помещениях образы Божьей Матери. Как и в прошлом, до республики, школьники по приходе в школу и покидая ее должны были произносить молитву «Ave Maria». Позже подобным атрибутом стало и распятие. И учителям и ученикам вменялось в обязанность посещать церковные службы. Минимум раз в неделю все исполняли псалмы. Католическая церковь в полной мере оставила свой след во всех проявлениях культуры Испании националистов.
Социальная направленность фаланги продолжала сказываться на всей ее деятельности. Весь 1937 год требования войны вынуждали к радикальным переменам в экономике националистов. 23 августа Национальный совет по производству зерновых установил контроль над ценами и распределением главной испанской сельскохозяйственной культуры. Декрет от 7 октября обязал всех здоровых женщин от 17 до 35 лет, которые не имеют семьи, не работают на военном производстве или в больницах, заниматься общественными работами. Получить какую-либо работу испанская женщина могла, лишь имея сертификат об участии в общественных работах.
Тем временем Кейпо де Льяно продолжал заниматься экономическим развитием Андалузии. Самым успешным его начинанием стало создание в Севилье Комитета сельскохозяйственных займов в помощь фермерам. Он строил грандиозные планы возрождения промышленности региона. И весной 1938 года в Севилье стали работать несколько текстильных фабрик. Не было сомнений, что, несмотря на все свои оплошности и ошибки, Кейпо де Льяно оказывал на Андалузию в целом достаточно динамичное воздействие.
Главную сложность для националистов в то время представляли не столько внутренние раздоры, сколько трения с итальянскими и немецкими союзниками. Ансальдо, креатура Чиано, в середине октября вернувшись из Испании, рассказал своему шефу, что итальянские войска в Испании устали и Франко ждет не дождется, когда они уйдут, хотя продолжает нуждаться в артиллерии и авиации. Чиано предположил, что «генералиссимус, должно быть, ревнует к нашим успехам». На самом же деле хвастливое самомнение итальянских офицеров и солдат, особенно в Сан-Себастьяне, выводило из себя всех испанцев, которым приходилось иметь с ними дело. Шумная ссора разразилась между Франко, Виолой (новый итальянский посол) и генералом Бастико, которого вскоре отозвали по настоянию Франко, потому что в следующем сражении генералиссимус вынужден был прикрыть фланг итальянцев наваррской бригадой. Разразился скандал по поводу счета за две подводные лодки, проданные Италией Испании, – тот так и не был оплачен. Эти конфликты были сглажены лишь фактом поставки в Италию 100 000 тонн испанского металла. И все же Муссолини должен был к концу ноября получить три миллиарда лир за военные материалы, хотя надежд на урегулирование долга почти не оставалось.
Споры между националистами и немцами тоже носили экономический характер. Германия предоставила им кредит до 10 миллионов рейхсмарок в месяц, из которых четыре миллиона приходились на военные материалы, пять с половиной – на другой экспорт и 350 000 – наличными. Но не было даже намека на то, что испанцы собираются выплачивать эти долги. Хуже того – немецкие финансисты стали испытывать опасения, что Британия предпримет шаги, дабы перехватить поставки железной руды. Чиновники NISMA и ROWAK не покладая рук трудились над так называемым «проектом Монтанья», который должен был гарантировать Германии стабильные поставки испанской руды. Он обеспечивал немецкий контроль над не менее чем 73 шахтами Испании. Посол Шторер считал, что немецкие интересы в Испании должны быть «глубоко укоренены» в сельское хозяйство и горное дело. С первым было полегче, поскольку, что бы ни случилось, у Испании всегда был рынок сбыта для продовольствия. Шахты представляли куда большие сложности. Именно на них были нацелены все немецкие дипломатические, военные и культурные усилия. «Если решения не удастся добиться доводами здравого смысла, – угрожающе добавлял Шторер в своих рекомендациях, – то оно должно быть обеспечено силой». Тем не менее 9 октября бургосская хунта выпустила декрет, аннулирующий все права собственности на шахты, приобретенные с начала Гражданской войны. Немцы обеспокоенно осведомились о его смысле. Николас Франко уклончиво ответил, что только полноправное правительство националистской Испании может иметь дело со столь важной проблемой, как «проект Монтанья». Ничего не оставалось делать. Геринг и Бернхардт (представитель Геринга в Испании по вопросам четырехлетнего плана) стали проявлять нетерпение. Оно сменилось подозрением, когда Британия, в которой видели соперника и возможного врага, обменялась дипломатическими миссиями с Франко – главным образом в силу коммерческих и экономических причин. Сэр Генри Чилтон оставил наконец свой дипломатический пост в Валенсии. В Бургос дипломатическим представителем 16 ноября прибыл сэр Роберт Ходжсон4. Работая консулом в России в 1917 году, он, без сомнения, был убежденным противником большевизма. В Лондоне в том же качестве оказался герцог Альба. В силу каких-то причин Иден враждебно отнесся к идее сделать Альбу официальным представителем Франко в Англии и согласился лишь тогда, когда националисты потребовали изложить причины его недовольства. Но этого Иден так и не сделал5. 2 декабря Шторер сказал Франко,
