— Они вам не поверят.
— Разумеется, они поверят вам. Ведь вы, кажется, еще четверть часа назад считались вдовой?
Набрав в грудь побольше воздуха, Брайони повернула голову:
— Ничего не поделаешь. Для меня вы больше не существуете.
Временами, занимаясь не слишком важными делами — шнуруя ботинки или читая какую-нибудь статью о сращении кишечника с иссеченными тканями после овариотомии [4], — она чувствовала, как воспоминания обрушиваются лавиной и сбивают с ног, словно бешено мчащийся экипаж.
Бутоньерка в петлице Лео в тот вечер, когда он впервые поцеловал ее, — белый цветок стефанотиса, крохотный, прелестный, как снежинка, влага дождевых капель на теплой шерсти, когда она положила руку ему на рукав — Лео вышел проводить ее до кареты, — и восхитительная тишина, полная блаженного покоя, когда он с улыбкой проговорил сквозь открытую дверцу экипажа: «Что ж, почему бы и нет? Быть вашим мужем не такой уж тяжкий труд»; ослепительный блик на цепочке его карманных часов с эмалевой крышкой — подарок от невесты в честь помолвки. Часы раскачивались в воздухе, словно маятник, а Лео не сводил с них глаз, когда Брайони предложила ему расторгнуть брак… Эти пестрые обрывки воспоминаний большей частью напоминали фантомную боль, жестокую игру нервных импульсов, доставляющую мучения тем, кто когда-то перенес ампутацию конечности.
«Для меня вы больше не существуете».
Брайони показалось, что Лео вздрогнул, отшатнулся, но его голос прозвучал все также невозмутимо:
— Значит, нам нужно развестись.
Глава 2
Супруги Брейберн были родом из Эдинбурга. Мистер Брейберн, пресвитерианский священник, с жадным любопытством ученого исследовал земли от границ Российской империи до Индии и изучал обычаи народов. Его жена, посмеиваясь, говорила, что, выходя замуж за пастора, собиралась украшать цветами церковь да разносить суп больным прихожанам, а вместо этого большую часть замужней жизни провела, колеся по Гималаям. Последние десять месяцев Брейберны прожили в долине Румбур, постигая космологию калашей, единственного из гиндукушских народов, сохранившего верность древним верованиям предков — островка язычества в море ислама.
Поскольку сложенный из камня домик калашей, где обитали Брейберны, был не больше почтового ящика, чай подавали под открытым небом.
Заправлявший всем в доме маленький португалец — повар Брейбернов, откликавшийся на имя Командир, успел испечь свежий торт к приходу Лео. «С яичным кремом», — с торжеством объявила гостю миссис Брейберн, сообщив, что яйца тайком доставили два дня назад из ближайшей мусульманской деревни: религия калашей запрещает употреблять в пищу яйца и курицу.
Лео вымученно усмехнулся, отдавая должное находчивости и ловкости Командира. Миссис Брейберн ответила боязливой улыбкой. Лео понял: она ждет прихода Брайони. И тогда посыплются вопросы.
Разговор оборвался с появлением Брайони. В одной руке она держала удочки, в другой — ведро. В пятнадцать лет она часто отправлялась на рыбалку и проводила в одиночестве целые дни, захватив корзинку с бутербродами и флягу. Одиннадцатилетний Лео наблюдал за ней с противоположного берега ручья. Ему мучительно хотелось заговорить с молчаливой, задумчивой девочкой из соседнего поместья, но он не знал, как к ней подступиться.
«Для меня вы больше не существуете».
Для нее он никогда и не существовал, если не считать нескольких чудесных, восхитительных недель перед свадьбой давней весной 1893 года.
Он смотрел, как Брайони проходит мимо женщин в ярко расшитых черных платьях — их здесь было великое множество; они наполняли водой оросительные каналы, питавшие пшеничные поля, трясли шелковичные деревья, подставляя одеяла под град спелых ягод, и косили траву, заготавливая на зиму корм для скота.
Миссис Брейберн объяснила, что калашские мужчины покинули деревню, чтобы перегнать скот на летние пастбища высоко в горах. Лео рассеянно кивнул, едва вникая в смысл ее слов. С тихим извинением «Боюсь, рыба всего одна» Брайони передала ведро и удочки Командиру, резавшему морковь на веранде, и подошла наконец к столу.
Лео поднялся. Суставы тотчас отозвались резкой болью: изматывающее путешествие не прошло даром. Лихорадка, терзавшая его с того дня, как он покинул город Читрал, утром наконец ослабела, озноб почти прошел, но головная боль по-прежнему не отпускала. Лео пожалел, что, покидая Аюн, не захватил с собой побольше фенацетина.
— Миссис Марзден, — прошептал он, выдвигая для Брайони стул.
Губы ее сжались. Она посмотрела на Лео, затем на Брейбернов, словно пыталась угадать, много ли из того, что раньше скрывалось, выплеснулось наружу.
— Ну вот мы и в сборе, — излишне жизнерадостным тоном сказала пасторша, наливая гостье чай.
Взяв чашку из рук хозяйки, Брайони поставила ее на стол.
— У вас еще осталось виски, приберегаемое для особых случаев, мистер Брейберн?
Священник откашлялся, прочищая горло:
— Ну да, само собой.
— Вы не могли бы налить нам всем по глоточку?
Похоже, для того, что она задумала, требовалось подкрепить дух горячительным.
— Конечно, — озадаченно протянул пастор. — Я собирался предложить вам виски за ужином, но, пожалуй, сейчас время самое подходящее.
Он сделал знак Командиру, тот скрылся в доме и тотчас вернулся с бутылкой и четырьмя бокалами. Мистер Брейберн разлил виски.
— Так за что мы пьем?
— За добрую память. — Брайони подняла бокал. — Мы с мистером Марзденом уезжаем, как только уложат мои вещи. Я хотела бы воспользоваться случаем и поблагодарить вас обоих за вашу доброту и теплое дружеское внимание.
— Так скоро? — изумился священник. — Но почему?
Брайони устремила на Лео твердый взгляд.
— Думаю, мистер Марзден сумеет объяснить лучше меня.
Она сидела неподвижно, прямая, напряженная, словно пружина только что заведенных часов. Лео хорошо помнил те времена, когда эта ее внутренняя дрожь казалась ему нестерпимо эротичной. Тогда он верил, что в его объятиях Брайони станет мягкой, расслабленной и счастливой.
Жизнь находит способы избавить мужчину от излишней самонадеянности.
Брейберны обратились в слух. Брайони чувствовала кожей их жгучий интерес к истории гостя. Она и сама сидела как на иголках, поскольку понятия не имела, что за легенду преподнесет им Лео. Но тот, похоже, не торопился удовлетворить всеобщее любопытство.
С неспешной ленивой грацией он прикончил остатки торта у себя на тарелке. Потом потянулся за бокалом с виски и задумчиво повертел его в руках. Брайони впервые обратила внимание на пальцы Лео. Насколько она помнила, у него всегда были изящные ухоженные руки. Сейчас же они казались загрубевшими и обветренными, с разбитыми в кровь костяшками и обломанными ногтями.
Но вот Лео улыбнулся, и Брайони тотчас забыла о его руках. То была победная улыбка завоевателя, очаровательная и безжалостная. Неотразимая улыбка, от которой в глазах его вспыхнули насмешливые огоньки. Брайони сразу узнала прежнего Лео, всеобщего любимца, покорившего Лондон.
— Это длинная история, — начал он, отхлебнув виски, — так что я изложу ее вкратце. Мы с миссис
