загрустил? Бить не собираюсь… можешь идти… Нет, постой — невеста твоя работает?
— В колхозе.
— Не лодырничает?
— Откуда я знаю. Я ведь дома не засиживаюсь.
— А знать надо!
Парень молчал.
— Закон есть закон, — отрезал Закурко. — Воды со льда больше не брать. — Он ещё раз прошёлся из угла в угол, и ему показалось, что он мучает молодого человека. — А сейчас позовите ко мне капитана!
Парень тихонько затворил за собой дверь.
— Старик нынче не в духе, — сказал он капитану. — Шумит. Зайти велел.
— Что он хочет?
— Воду, мол, нельзя забирать, ну и ещё всякое…
— Н-да…
Парень прошёл по узкому коридору, поднялся на палубу, откуда его лебёдкой опустили на борт траулера. «А ведь правда, лопни сейчас трос у лебёдки или развались тогда айсберг — беда», — думал он, зависая над своим судёнышком, таким невзрачным по сравнению с базовым кораблём.
Тут ему вспомнилось сердитое лицо Павла Ивановича, теребившего свои волосы. Может быть, и впрямь седины у начальника прибавилось за те самые полчаса.
«Вот бы Кате посмотреть, как я на айсберге стоял и в небо глядел. Здорово!»
Спустя минут пятнадцать на траулер вернулся и капитан.
— У старика, видно, нелады с женой, — сказал он парню.
— Возможно.
— Говорил он тебе, что жён надо любить?..
— Да…
— Вот, вот.
Но тут же моряк вспомнил, что он всё-таки капитан, и сказал юнцу:
— А какого чёрта ты на айсберге размахался! Будто колхозник сено метать пришёл. Старик смотрит и нервничает. Стыдно!
Парень потупился.
У него уже вертелись на языке слова покрепче капитанских, но он смолчал, видя, как между айсбергами погружается в Атлантику солнце: красное, тусклое и более холодное, чем на материке.
