проследовали по королевству зеркал, кафеля и позолоченных ручек в один из не обустроенных углов. Опустив на пол оттянувший руки агрегат, мы передохнули и принялись за установку техники. Провозились с час. Причем лишь Жлыга честно усердствовал в работе. Я больше поглядывал по сторонам да на ноги временами наведывавшейся хозяйки. Из партера виделось гораздо выше пухлых коленок.
И вот грянула кульминация. Жлыга, отерев перепачканные руки о фирменный комбинезон, знающе заявил.
— Опробовать бы.
Рыжеволосая сбросила с плеч халатик. Оставшись голышом, протянула Гоше одежку.
— Подойдет?
Росту в ней было от силы метр семьдесят. Грудь! Не грудь, а мама дорогая! Пятый номер! Талия осиная! А там где полагалось, курчавится волосам, золотилась свежевыбритость джиллетом.
Видя наши в раз ставшие непроницаемыми морды, она с издевкой спросила.
— Имеете ли вы привычку кушать до… или после?
Я бы отказался от жрачки, но Жлыга проживший на четыре пятилетки больше меня, по-житейски мудро рассудил.
— Подкрепиться, не помешает.
Все выходные мы без сна и покоя стаяли прикроватную вахту. И только когда ненасытная шалава пожелала развлечься трио, малодушно сбежали, прихватив в карманы копченую колбасу и дорогую марочную водку.
Я чуть было не поперхнулся. Нашел что вспомнить! Еще бы припомнил, как с Федькой ходили Театр Лесбиянок смотреть. Тут уж я поспешил залить в организм добрых полкувшина вина. Не сразу, но в голове просветлело, а на душе воцарилась ностальгическая маята, под которую нехитрые бардовские рифмы казались не такими топорными.
— С девицами не густо, — выказал недовольство Маршалси, впиваясь зубами в сочную поросячью ножку. — Обычно их в любой забегаловке пруд пруди, а здесь, — он презрительно ткнул мосолыгой в дальний угол.
Костлявая особа, не иначе внучка кикиморы, слюнявилась с упившимся до безобразия золотарем. Инспектор выгребных ям икал, рыгал, мурчал и норовил прикорнуть на плоской груди подружки.
— А вон, — переадресовал я внимание Маршалси в другой угол.
Тот, покосившись, отверг предложенную кандидатуру.
— Не следует меня так пугать.
— Привередничаешь, — высказался я по поводу его разборчивости, на что Маршалси громко захрустел свиным хрящиком.
От переизбытка колбасы, вина и музыки потянуло на размышления. Гнусная и бесполезная привычка расставлять точки, подводить итоги и делать выводы, грозила утопить меня в омуте хмельных рассусоливаний. Во избежание глупейшего занятия, непременно бы испортившего замечательные посиделки, я прибегнул к проверенному жизнью и потому весьма действенному в таких случаях снадобью. А именно, жахнул утроенную дозу крепленого муската. Благородный вкус питья отозвался приятным головокружением, сразу снявшим с повестки дня многие из животрепещущих вопросов. И классический до пошлости 'Что делать?' в том числе. В такой момент важно не упустить инициативу из рук. Поэтому я вновь наполнил кружку и словами старца Рабле обратился к Проведению, внесшему мое имя в 'действующие лица' своей новой пьесы.
Господь, простую воду
Вином ты делал встарь!
Дай, чтоб мой зад народу
Мог заменить фонарь!
Четвертая порция окончательно вернула меня к прелестям текущей действительности.
Бард прервал песнопения и музицирование для отдыха. Обошел столы, собирая у публики жалкие монетки. Его заработка не хватило бы и на прокорм синицы. Сунув кровные в поясной кармашек, парень вернулся на лавку к не допитой кружке. Я покосился на притихшего певуна. Конечно, высшее скотство обжираться на глазах у пацана, глотавшего с голодухи слюни.
— Поешь, ремесленник слова и музы, — предложил я барду, являя барскую щедрость.
Бард не принял подачки.
— Я не голоден, — отказался он, хотя отказ стоил ему внутренней борьбы.
— Ешь, — поддержал меня Маршалси, подсовывая парню остатки от поросенка и овощного рагу. — У тебя в брюхе воет громче, чем на волынке играют. А ты — не голоден! — Идальго подлил в кружку барда вина из нашего кувшина. — Пьешь кислятину. Потом изжога замучает.
— Право… — стушевался парень перед нашей настойчивостью.
— Не стесняйся, — пододвинул я одну из нетронутых тарелок с мясной мешаниной к барду поближе. — Считай это вознаграждением за прекрасное владение вокалом.
Спорить и отнекиваться парень перестал и настороженно потянулся к хлебу, словно боялся, что мы передумаем и посмеемся над ним.
— Лех фон Вирхофф, — представился я, подбадривая парня жестом. — А это, — я указал на своего приятеля, — Тибо Маршалси.
— Идальго, — добавил тот, зорко оглядывая зал. Получив хлеба, натура Маршалси очевидно запросила зрелищ.
— Не желаешь сыграть в кости? — обратился он ко мне, как бы промежду прочим.
— Предпочитаю деньги пропить, — отказался я. Отказ удостоился недоумевающего взгляда… В ясных глазах Маршалси читался скрытый вопрос: Как же быть? У этих трех кабальеро за соседним столом такие мерзкие рожи.
Я пожал плечами, показывая отсутствие заинтересованности в намеченном им предприятии.
— Где же ты научился петь и играть, Амадеус? — отвлекся я от переглядов с Маршалси и подсунул барду следующую тарелку. Парень был голоден не на шутку и, отринув корпоративную гордость бряцающих по струнам, лопал, так что за ушами трещало. Прошло время, прежде чем он прожевал и ответил.
— Я последователь великого Ал Сеговия. Учился в Школе Свободных Искусств в Нихаре.
— Ого! — удивился я. Школа Свободных Искусств это звучит. — И чем же велик твой Сеговия? — продолжил я расспросы. И из любопытства и для расширения личного кругозора.
Амадеус посмотрел на меня осуждающе.
— Он открыл гладкое стихосложение. До него писали, используя исключительно открытый слог.
Парень отложил вилку и, взяв в руки инструмент, сыграл пару аккордов и пропел:
Над равниной колышутся стяги, и трубы надрывно звучат,
Призывая героев на сечу и подвиг во славу Отчизны.
И спешат те, кто сердцем горяч и душой благороден,
И торопят коней вороных, что бы к сроку успеть.
В такт пению он энергично покачивал головой и легонько притопывал. Получалось здорово. Но от излишней патетики у парня запершило в горле и он закашлялся. Прочистив глотку Амадеус продолжал.
— Ныне так никто не пишет, разве что сторонники классицизма, да академики императорской консерватории. Весь остальной мир признал открытие Ал Сеговия. Благодаря ему слова и музыка зазвучали в унисон, дополняя друг друга.
Амадеус снова заиграл, на этот раз более сдержано.
Из далеких походов вернувшись домой,
Не о новых ли битвах мечтает герой?
Ни о том ли грустит, выезжая коня,
Что на нем лишь камзол — не стальная броня!
— Просто чудесно, — отвесил я барду поощрительный комплимент.
Амадеус скромно заулыбался. Похвале он был более рад, нежели деньгам, которые собрал с тугоухой публики.
— Сам откуда родом? — продолжал я добывать информацию.
— Из Нихара, — не скрываясь и не таясь, отвечал Амадеус. — Вообще отец желал выучить меня на
