Следуя за мажордомом, прошли пару комнат, размером с хоккейную коробку. Первая изумила богатой портретной коллекцией, вторая волшебством красок и ароматов цветов, рассаженных по горшочкам. К портретам гостья осталась равнодушна, а вот растения вызвали у нее полный восторг.
— Ах, какая прелесть! Неужели вы граф занимаетесь выращиванием ампельных бегоний. О! Орхидеи! Подождите, я угадаю. Вот эта Большая императорская, а эта Капризница! — Югоне счастливо рассмеялась своей осведомленности. Её взгляд потерял надменную холодность и засветился радостью и задором. Нежная ручка маркизы кою держал в ладони, стала возбуждающе горяча. Приходилось сдерживаться в рамках дозволенного и успокаивать рвущееся из-под контроля воображение, строкой любимого поэта.
Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты даже в самой невинной игре, не давай заглянуть в свои карты и до срока не сбрось козырей.*
Через пару шагов, забывшую столичный гонор, маркизу вновь привлек диковинный цвет в причудливой широкогорлой вазе.
— А эта? Такой нет и в ботаническом саду нашего министра казны. Как она называется?
Что-что, а в цветах я полный профан. Мой интерес к флоре ограничивался лекарственными травами, ядами растительного происхождения и пригодностью зелени к сыроядению. Из декоративных, я распознавал розы, анютины глазки и заячий лук. Не удивительно, что вопрос маркизы поставил меня в затруднительное положения. Однако для бывшего героя такие трудности плевое дело. Немало не смущаясь собственной некомпетентности в растениеводстве, я ответил.
— Шляпа любовника.
Восхищенная маркиза не поняла — имелся в виду отнюдь не головной убор.
Огромный зал столовой. Огромнейший! Стол длинной со стометровку, плотно заставлен посудой и бутылками. Приборы и тарелки из серебра и золота. Да что тарелки, будь я домушник, сперев лишь одну единственную оконную портьеру, зажил бы припеваючи на долгие годы.
Слуги помогли рассесться. Меня как хозяина дома усадили в громоздкое кресло во главе стола. По левую руку согласно этикету родственники Валери, Альвар, Бона (кто бы мог подумать!) и толстушка. По правую, Дю Лоак, как почетная гостья, и Хедерлейн, как слуга допущенный к трапезе.
Ритуал чревоугодия начался по сигналу мажордома. Заиграл спрятанный в нише оркестрик: флейта, две скрипки и виолончель. В медленном танце, поварята таскали на разносах, в супницах, в горшках прорву харча. От растекающихся ароматов в животе стало пусто-пусто, как в заброшенном колодце.
Я понял, что беспредельно хочу жрать. Много и долго. Пхая в рот подряд со всех блюд и мисок без разбору. Давясь кусками и отрыгивая воздух.
Расставив снедь, слуги замерли в ожидании приказов раскладывать в тарелки. Начинали по чину с меня. Не затягивая с выбором, я пальцем указал на блюдо с поросенком. Мне положили румяный бочек и заднюю ножку. Слюней в мое рту стало море. Я еле успевал их глотать. Сдерживая нетерпение, указал тому же слуге на мощную бутыленцию. Безмолвный холоп налил в бокал доверху. Я терпел, как мог, ожидая пока обслужат остальных. Зажравшиеся копуши не торопились. Кусочек того, кусочек сего. Наконец все замерли, благолепно сложив руки перед собой в молитве.
Я чуть не взвыл волком. Не знаю, какие слова говорили рядом сидящие, но лично я богохульствовал и матерился. Горы памирские жрачки, реки египетские пойла, а люди сидят и бубнят: Силы всевышние, силы небесные. Действительно силы небесные, коли я перенес обострение 'ямы желудка' и не зарылся в тарелку с головой. А паскудная флейта — у…у…у! Скрипки — и…и…и! Виолончель — а…а…а! Переплакали самого нытика Глюка! Все жилы из меня вытянули!
Ел я, не стесняясь — за семерых. За поросенком отведал фазана с грибками, тушеного в молоке зайца, фаршированного овощами барашка. Пил, правда, мало. Из осторожности. Побаловал себя кубком красного и шабаш. В основном всецело приналегал на еду.
Набив пузо, так что стало тесно в ремне, остановился, отдышался и отвалился от стола, что ужравшаяся дурной крови пиявка.
Валери перешептывалась с Альваром. Бона через стол многозначительно переглядывалась с Хедерлейна. Молчали только тетушка, восседавшая на 'камчатке' и гостья предоставленная сама себе. Лишенная внимания Югоне не весело ковыряла вилкой утиную ножку, запеченную в яблоки. Из бокала пила мелким осторожным глотком.
Первой мой перерыв в трапезе приметила толстушка.
— Скажите, граф Лехандро, где вы так долго пропадали?
Я заметил как разговор между Валери и братом пресекся на полуслове. Капитан и Бона обратились в слух.
— Именно пропадал, — согласился я, прикидывая, чего бы наплести, если уж сильно припрут с расспросами. Глупо взять и засыпаться по бедности воображения.
— Сеньор граф, держит свое отсутствие в тайне, — вставила в разговор словцо Бона.
Слово 'тайна' раззадорила толстушку сильнее выпитого вина. А приняла она поболее усатого капитана.
— Пока рано распространятся об этом, — с важным видом подпустил я загадочности.
Альвар крутил в руках бокал, демонстративно показывая равнодушие к сказанному мною. Настолько демонстративно, что становилось интересным для меня.
— Но сеньор граф, вы бы хоть намекнули, — не унималась толстушка, потянувшись за бокалом. — Капитан Хедерлейн говорил, что вы отправились в Хейм.
— Не передергивайте, любезная сеньора Монна, — подключился к нам капитан, оставив в покое не доеденную баранью лопатку, — Я только предполагал. Сеньор граф, незадолго до своего отъезда, упоминал о срочных делах в столице.
Не лопухнись! — предостерег я себя.
— Столица не то место, куда сорвавшись, взял и приехал, — как можно непринужденней рассмеялся я. Играть в кошки-мышки становилось все занятнее. — Такие провинциалы как я долго готовятся к поездке. Что брать с собой, что надеть. Не слишком лестно выглядеть пугалом в приличном обществе.
— Вы через чур, превозносите столицу, — поскромничала Югоне одаряя меня снисходительной улыбкой.
— Зато она над нами посмеивается, — ответил я тем же.
— В столице сейчас скучно, — завздыхала маркиза. — Император всерьез готовится к новой войне с Малагаром. Куда не придешь только и разговоров о провианте, экипировке, и отъезде в полки.
— Увидите, дорогая маркиза, мы опять проиграем, — заявил гений тактики Хедерлейн. — Его Величество недооценивает роль тяжелой кавалерии. А я вам скажу как человек, повидавший малагарских конных рейтар в деле, они достойный уважения противник. Голыми руками их не возьмешь. Наши доблестные уланы против них слабоваты в атаке и в маневре.
— Приплюсуйте к сказанному фактор командования, — дополнил я с Хедерлейна, возмущенный рассуждениями задрипанного неудачника. — Если команды исходят от таких как Обри, — произнеся фамилию, однажды упомянутую Маршалси, я скривился, — мы будем воевать еще долго и долго.
— Вот так всегда, — Югоне поморщила лобик. — Стоит мужчинам заговорить о войне, прочие темы отходят на второй план. Будто кроме умения водить полки на свете нет другого занятия.
Толстушка Монна, отлученная от разговора более инициативными собеседниками, под речь и спор уговорила графин муската, совершенно раскраснелась и разжарилась. В её открытом декольте блеск капелек пота смешивался с блеском жемчужной нитки.
Маршалси она понравится, — вспомнил я о приятеле. — Эта не станет его кормить молочным пудингом.
Я помнил пальцем мажордома. Разряженный фраер, вихляясь со своей палкой, что рок-певец со стойкой микрофона, добрел до меня.
— Идальго Тибо Маршалси и бард Амадеус Медина. Распорядись выделить приличествующие званым гостям комнаты и накормить.
Мажордом ответил реверансом, отступил, подозвал слугу и перепоручил исполнение наказа.
— У вас гостит бард? — не сказано удивилась Югоне, словно я привел в дом слона или иную диковину.
— Молодой и очень талантливый, — отрекомендовал я. Как знать, возможно, моя протекция поможет
