Услышав очередное экстренное сообщение и звуки фанфар, посетители кафе вскакивали на столы, обнимались и, ликуя, чокались за успехи великогерманского вермахта. Было трудно не поддаться этому порыву всеобщего энтузиазма.
После капитуляции Франция 19 июля 1940 года, полный гордости, я поздравил Вальтера фон Браухича по случаю его производства в генерал-фельдмаршалы.
И все же мои серьезные опасения не рассеивались. Я исходил из простейшего соображения: мир недолго будет позволять германскому разбойнику прибирать к рукам столько жирных кусков. Мир сплотится, чтобы поймать вора и отнять у него добычу. Ведь в первую мировую войну все тоже началось весьма многообещающе. Правда, теперь дела выглядели еще блистательнее. В 1914 году Франция не капитулировала. Теперь же она была оккупирована и побеждена. Однако война продолжалась.
Англичанам пришлось эвакуироваться из Дюнкерка и, таким образом, покинуть континент, но зато на Британских островах до конца поняли, что гитлеровский фашизм есть смертельная опасность. Подписание тройственного германо-японо-итальянского пакта в конце сентября 1940 года и вступление германских войск в Румынию в начале октября показали, что все предшествующее течение войны Гитлер рассматривал лишь как прелюдию к осуществлению своих далеко идущих планов на Востоке...
Понимая, что с автогонками покончено надолго, я счел необходимым подыскать себе другую работу. Поскольку я депонировал свои деньги в мангеймском 'Частнопромышленном банке Бэнзель и компания', который вдобавок ведал управлением моих домов, я выпустил свои щупальца в этом направлении. После подробного разговора с директором этого банка Бэнзелем и его фактическими владельцами, консулом Берингером и д-ром Ройтером из ман-геймской фирмы 'Бопп унд Ройтер', было решено дать мне место банковского служащего, с тем чтобы впоследствии я попробовал свои силы в тяжелой промышленности.
Я работал в бухгалтерии, за кассовым окошком и в биржевом отделе. Очень скоро я уяснил себе механику этого финансового учреждения, научился распознавать нити, тянувшиеся от банка к банку и от концерна к концерну.
Конечно, стажер из рода Браухичей был для этих людей сенсацией, и не раз они демонстрировали меня в своих домах как 'особую персону'. Везде я обнаруживал величайшее удовлетворение делами и успехами Гитлера, несомненно открывавшие перед каждым банкиром новые перспективы. В этом кругу горячо желали, чтобы все действия Гитлера и впредь оставались успешными, чтобы не прекращалось фантастическое обогащение на военных поставках.
Призыв на военную службу вырвал меня из этого не слишком симпатичного, но все же интересного окружения. Мне предписывалось прибыть в Фюрстенвальде в качестве инструктора по автоделу. Это показалось мне понятным, но, когда мне заявили, что я буду готовить водителей танков, у меня на мгновение перехватило дыхание.
Я представил себе, что бы сказал Караччиола по этому поводу, попытался вообразить, как, сидя на террасе своего дома за утренним кофе и держа в руках газету, он внезапно хлопает рукой по столу и громко объявляет: 'Манфред фон Браухич стал танкистом!'
Годами я сидел за рулем 'серебряных стрел', мне аплодировал спортивный мир, меня восторженно приветствовали зрители многих стран. Но теперь шла война, и знаменитого автогонщика обязали передавать свои знания и опыт молодым танкистам. Я подумал: может статься, что подготовленные мною водители поведут свои машины по тем самым дорогам, по которым мы из года в год боролись за 'Гран при Франции'. Кто-то из них, возможно, встретится с каким-нибудь пожилым господином из Реймса, спросит его о чем-то. Тот же в свою очередь справится о Манфреде фон Браухиче, с которым он, кавалер ордена Почетного легиона, провел веселый вечер в погребке заводов шампанских вин мадам Редерер. А солдат, обрадовавшись, ответит ему, что, мол, да, как же, именно этот Манфред фон Браухич и научил его водить танк.
'Великий фюрер', у которого я просил денег для строительства немецких гоночных автомобилей, наглядно показал мне, в чем суть его планов. Шесть лет я метеором мчался на его машинах от победы к победе. Но за эти же шесть лет где-то, за кулисами моих побед, втихомолку производились танки, для которых я теперь должен готовить водителей. Фирменная звезда компании 'Мерседес' и Манфред фон Браухич сделали свое. Теперь настала очередь другой эмблемы: черно-белого креста, намалеванного на орудийных башнях всех нацистских танков. Это меня решительно не устраивало. Преодолев всевозможные препятствия, я поехал к Эрнсту Удету в надежде на помощь с его стороны.
Удет показался мне предельно удрученным. В летной форме, надетой на него его бывшим однополчанином Герингом, этот международный ас высшего пилотажа чувствовал себя явно плохо. Мы с ним и раньше, случалось, с удовольствием опрокидывали рюмочку-другую, но в этот раз он как-то уж слишком старался утопить свое горе и заботы в вине.
С назначением Удета на пост генерального инспектора авиации на него была возложена вся ответственность за развитие военно-воздушных сил. Его раздражало хвастливое вранье Геринга насчет 'непобедимости германских люфтваффе', и он называл 'толстяка' брехуном, который сам пытается поверить в свои выдумки.
Я отчетливо помню подробности нашей встречи: было позднее лето 1941 года. Мы стояли около его синего двухместного кабриолета 'мерседес' перед гостиницей 'Эспланада' на Потсдамской площади. Обведя широким жестом окружавшие нас дома, он посоветовал мне получше присмотреться и запечатлеть в памяти этот уголок Берлина: 'Максимум через два года, дорогой мой Браухич, здесь мало что останется. Когда американцы вступят в войну, эти здания, эти улицы и деревья как ветром сдунет'. На мой вопрос, действительно ли он считает положение настолько серьезным, Удет ответил: 'Наша противовоздушная оборона наверняка не сможет преградить путь тысячам самолетов, которые будут кружить в нашем небе. Что касается истребительной авиации, то в условиях массированного оборонительного огня бомбардировщиков противника и она окажется бессильной. Именно так, а не иначе обстоят наши дела',— закончил он свой мрачный прогноз, достал из машины бутылку, вручил ее мне и сказал: 'Утешайся коньяком и оставайся оптимистом!'
Все же влиятельному Удету удалось избавить меня от должности инструктора по вождению танков. Меня перевели в авиационную промышленность, и я попал под начало д-ра Коппенберга, генерального директора заводов 'Юнкере'. Так как мои личные отношения с Удетом открывали передо мной все двери министерства авиации, Коппенберг назначил меня своим секретарем по особым делам. Я занимался организацией технической помощи, финансирования экспериментальных работ, следил за бесперебойными поставками со стороны фирм-поставщиков. Добившись ряда очевидных успехов, я вскоре оказался фаворитом могущественного Коппенберга и постепенно вошел в более узкий круг его приближенных. Все чаще он приглашал меня на свою чудесную виллу в Шваненвердере под Потсдамом.
Коппенберг был образцом человека, обязанного всем только самому себе. Грубоватый с виду, громкоголосый и резкий, в действительности он был мягок и зачастую даже нерешителен. Наделенный даром быстро схватывать все, он много и с удовольствием работал, неожиданно становился по-светски приветливым и вместе с тем радовался, что кое-кому внушает страх. Этот шестидесятилетний мужчина не обращал особого внимания на свой внешний вид, который порой бывал почти неряшливым. Лишь немногим удавалось ладить с ним, но со мной у него с самого начала установился хороший контакт. Мы понимали друг друга в любой ситуации, и он неизменно прислушивался к моему мнению.
Геринг забрал этого честолюбивого капитана индустрии со сталелитейного завода в Ризе и назначил его особым уполномоченным по авиационной промышленности. Железной рукой Коппенберг навел в ней четкий порядок, умело координируя личные интересы владельцев заводов, изготовлявших авиационные двигатели и планеры самолетов, добиваясь скорейшего превращения Германии в великую военно- воздушную державу. Все это было нелегко, что я понял, в частности, на оперативном совещании в охотничьем замке Геринга 'Каринхалль', куда меня взял с собой Коппенберг. В центре внимания стоял все тот же главный вопрос: устранение или по крайней мере ограничение множества противоречивых частных интересов авиапромышленников и сосредоточение их усилий в едином направлении. Моторостроители ожесточенно боролись друг с другом. Фирма 'Фокке-Вульф' разуму вопреки отстаивала выпуск устаревшей модели, 'мессершмитт' стремился получить преимущество перед 'хейнкелем'.
На этом совещании я в последний раз видел Эрнста Удета. Когда через некоторое время вопиющие недостатки гитлеровской люфтваффе стали очевидными, его бывшие 'друзья по мировой войне' Геринг,
