неизвестно. О своем диагнозе генерал предпочитал не думать до поры до времени. Просто запретил себе, и всё тут.
Лёша только руками развел:
— Так… Квартиру продала, телефон поменяла, и ни слуху о ней, ни духу.
— Квартиру продала? Так, может, квартирное мошенничество и криминал? — сразу встрепенулся Войтов. — Проверить не мешает. У тебя ее фотография есть? Хотя не надо. Пять секунд.
Генерал вызвал своего секретаря, тот строевым шагом вошел в кабинет и почтительно замер, ожидая указаний начальника.
— Сережа, тут человека надо срочно отыскать. Запомнишь, как зовут, или записать?
— Обижаете, товарищ гене… — внезапно секретарь осекся, и лицо его приняло испуганное выражение.
— Какой я тебе генерал? — укоризненно произнес Войтов. — Просил ведь тебя обходиться без званий. Просто по имени, отчеству или господин Войтов.
— Слушаюсь, тов… Прошу прощения, господин гене…
— Ладно, валяй, — махнул на секретаря Войтов, — ты неисправим, Сережа. Короче, Марина Ваджея. И ты постарайся что-то узнать, пока мы будем завтракать. Да постой! — едва удержал генерал расторопного секретаря, которому больше подходило бы именоваться «адъютантом», — а завтрак-то!
…Завтрак проходил спокойно, как и подобает трапезе, во время которой ее участники намерены поглотить гигантское количество вкусной еды. Лёша с содроганием смотрел, как стол для заседаний, накрытый чистенькой скатертью, уставляли многочисленными яствами два молчаливых человека в штатском. На первый взгляд, употребить всё это в пищу было невозможно, но Лёша знал, что покуда с едой не будет покончено, никакие дела с места не сдвинутся. Генерал ел очень мало, зато любил смотреть, как это делают его гости. В конце он традиционно спрашивал своих посетителей, наелись ли они, и если после генеральского угощения человек еще в состоянии был говорить, то Войтов приходил в настоящий восторг, слыша в свой адрес несвязные слова благодарности совершенно объевшегося гостя.
— Ну, а как дела в институте? — спрашивал генерал, прихлебывая зеленый чай из древней чашки тонкого фарфора с золотым ободочком (так, пустяк, всего-то из царского сервиза вещица).
— Вас что-то конкретное интересует или в общем? — переходя от гурьевской каши к омлету, поинтересовался Лёша.
— Да меня всё интересует. Особенно, конечно, то, как продвигается процесс с изобретением твоего сказочного препарата для лечения всего на свете.
— Ну, не всего на свете, разумеется (омлета оставалась половина большой сковороды), а вот некоторые виды рака уже сейчас можно купировать на ранних стадиях, и довольно успешно, — поделился Лёша с Войтовым абсолютно секретной пока информацией, ибо сам еще не до конца уверовал в получившийся только два дня назад предварительный результат.
— Вот как? Это занятно. Ну, а дома как дела? Как мать? Ты вроде осунулся, исхудал. И какие же виды рака ты сможешь останавливать на ранних стадиях? — словно между прочим спросил генерал, чей диагноз, поставленный в госпитале Бурденко, не оставлял ему надежды на неточность.
— Много чего женского, — Лёша сделал попытку незаметно отодвинуть от себя тарелку, где горкой возвышались бутерброды с рыбой и ветчиной, но генерал тоже, как бы невзначай, придвинул тарелку еще ближе к Алексею.
— Да, женского, — со вздохом принимаясь за первый бутерброд и подливая себе сок из хрустального, с серебряной крышкой литрового кувшина, повторил Лёша, покорившись участи обжоры поневоле, — груди, репродуктивных органов…
— Молодец, — похвалил генерал. — Я всегда говорил, что из тебя большой толк выйдет. Не то что от этого твоего Квака. Кстати, как он?
— У нас с ним замечательные отношения, — искренне ответил Лёша. — Он попросился обратно в науку и сейчас работает в одной группе со мной, так что наша маленькая победа — это и его победа тоже. Он действительно внес вклад в общий успех.
Корректный Алексей слукавил, не стал рассказывать генералу о колоссальных провалах в знаниях у Квака, о его раздражающей манере всё делать очень медленно и постоянно при этом переспрашивать, перестраховываться, а порой, вдруг совершенно неожиданно, проявлять инициативу и буквально влезать с бесконечными расспросами и рекомендациями. Положа руку на сердце Спиваков уже сожалел, что поддался слабости и удовлетворил просьбу Квака о возвращении того «в науку». Уж лучше бы он занимался закупкой пробирок…
— Занятно, что этот Квак еще и ученый. Как много у человека талантов, — с явной иронией заметил Войтов. — Ну да бог с ним. А что ты думаешь по поводу достижения главного, так сказать, результата? Когда можно рассчитывать на создание самого препарата и его запуск в серию? Видишь ли, я не просто так спрашиваю, мой дорогой Алексей. Те же самые вопросы, возможно, в более резкой форме, задают мне там, за красной стеной, в Кремле. Ты ведь понимаешь, что и они тоже смертны, их интересует собственное здоровье, ну и деньги, конечно же. Те, что твой институт потребляет. То, что у тебя есть промежуточный результат — превосходно. Это лишний раз убедит Министерство финансов не сокращать содержание НИИСИ, а разговоры такие я краем уха слышал. Но ты не волнуйся, покуда я жив, тебя не тронут.
Страшно объевшийся Алексей допил свой кофе и, убедившись, что пытка едой окончена и больше на столе не осталось ничего съестного, с наслаждением откинулся на спинку стула. У него не было секретов от Войтова, поэтому Алексей честно признался:
— Для того, чтобы нам закончить работу над этим препаратом, для того, чтобы всё получилось, необходимо некое супервещество, о котором мне не так уж много известно, но я точно знаю, что оно встречается в природе. О нём может рассказать мой приятель из Японии, ученый по фамилии Китано. Саи Китано. Он, к сожалению, никогда не был в России, но скоро будет конференция в Париже, где я выступлю с докладом и расскажу о наших успехах. Там мы с Китано договорились встретиться, и там же он обещал передать мне обработанные в его лаборатории в Токио образцы этого вещества. Полагаю, что, получив их, понадобится от полугода до года, чтобы вывести новый, совершенный препарат в серию.
— Чудесно! Если у тебя всё получится, то это, несомненно, Нобелевская премия. Тут и к гадалке не ходи, — улыбнулся генерал, особенно довольный Лёшиным аппетитом. Вдруг выражение его лица резко изменилось, и Спиваков понял, генерал вспомнил что-то сверхважное. Так и вышло.
— Послушай, как ты сказал фамилия твоего японца? Китано?
— Совершенно верно. Вы его знаете? — удивился Лёша.
— Мне кажется, да. Его самого не знаю, а вот о нем мне вроде известно, я припоминаю, что уже слышал эту фамилию. Так, ну где там мой Сережа?
Войтов позвонил секретарю. Тот, словно за дверью стоял, появился мгновенно, и Лёша машинально отметил выражение лица секретаря-адъютанта. Парень смотрел на него с грустью и сочувствием. В руке секретарь держал подготовленную им справку.
— Это по гражданке Ваджея Марине Филипповне, — он положил справку перед Войтовым. — Какие еще будут указания, Петр Никитич?
— Сережа, давай-ка развей или подтверди мои сомнения. Запомни имя и фамилию — Саи Китано. Мне кажется, я о нем недавно слышал, поройся там в оперативных материалах, в дипломатической переписке посмотри, позвони в МИД. Словом, поищи-ка ты этого японца, да поскорей.
— Слушаюсь…
Алексей, пульс которого и без того был учащен обильным завтраком, напряженно смотрел на лежащую перед Войтовым справку. Генерал взял листки (их было два: первый заполнен целиком, а на втором напечатан абзац — не больше), принялся читать. По ходу чтения несколько раз (Спиваков видел это) останавливался и возвращался к ранее прочитанному, словно заставляя себя убедиться, что всё написанное — правда. Наконец генерал дочитал справку до конца, отложил в сторону, медленно снял очки и, облокотившись на стол, помассировал себе переносицу.
— Что там, Петр Никитич? — уже неприкрыто занервничал Спиваков. — Что там написано? Серьезное что-нибудь?
— Боюсь, что да, — хрипло ответил Войтов. — Боюсь, Лёша, что очень серьезное. И печальное.
Он подал справку Алексею со словами: «Читай сам, я выйду пока, мне тут надо зайти… в
