требует 'удержаться от удовольствий, которым предается весь народ', и душа явит 'вернейшее доказательство своей твердости', если не поддастся 'заманчивому соблазну наслаждений'. Но особая моральная сила нужна для того, чтобы 'ни во всем уподобляться напялившей колпаки толпе, ни во всем от нее отличаться': 'больше стойкости в том, чтобы оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты, больше умеренности в том, чтобы, не смешиваясь со всеми, не выделяться и не составлять исключения и делать то же самое, что все, но иначе'. Такое 'инакое делание' готовится заранее с помощью разного рода добровольных упражнений в воздержании и целительной бедности, благодаря которым праздничный день можно провести, не предаваясь роскоши (luxuria), сохранить душу безмятежной и чувствовать себя намного спокойнее, узнав 'на опыте', как мало тягостного в нужде1.
б) Наряду с испытательными практиками важную роль играла практика самоанализа, или 'рассуждений о делах', входившая в пифагорейскую систему воспитания2, но широко распространение и вне ее рамок. Предметом утренних 'рассуждений' служила, по преимуществу, надлежащая подготовка к делам наступающего дня, вечерний же анализ был несомненно посвящен припоминанию обстоятельств дня истекшего. Детальнее всего эти упражнения, рекомендуемые многими авторами, описаны в
___________
1 Сенека.
2 Диоген Лаэртский, VIII, I, 27. Порфирий. Жизнь
3 Сенека.
* Об отношении Сенеки к Секстию см.
Сенека тоже ежевечерне прибегает к такому рассмотрению. Темнота ('когда гаснет свет и перестает развлекать взгляд') и тишина ('когда умолкнет жена, уже знающая про этот обычай'),-- вот его внешние условия. Впрочем, Сенека не чужд заботе о спокойном сне: 'Что может быть прекраснее такого обыкновения подробно разбирать свой день? До чего сладок сон после подобного испытания себя, до чего спокоен [tranquillus], до чего глубок [altus] и свободен [liber]! Душа сама себя похвалила или предостерегла...' На первый взгляд, анализ, которому подвергает себя Сенека, напоминает сцену судопроизводства, а такие обороты, как 'предстать перед судьей', 'призвать к ответу', слова о 'цензоре' своего нрава и привычек, 'разбирающем' дело, казалось бы, свидетельствуют о разделении субъекта на судебную инстанцию и ответчика. Однако процесс в целом можно уподобить, скорее, акту административного надзора, призванного оценить сделанное, воссоздать принципы деятельности и выправив их на будущее. Поведение Сенеки, таким образом, в той же мере сродни действиям квестора или домовладельца, сводящего счета, как и деятельности судьи, отправляющего правосудие.
Показательна терминология Сенеки. Уходящему дню он хочет учинить 'испытание': 'разобрать' его, 'призвать к ответу' (глагол excutere -- 'трясти, выбивать пыль, разыскивать' -- применяется также и для обозначения сверки счетов), он хочет надзирать за ним, быть его 'цензором', 'соглядатаем', он хочет 'знать' поступки и слова,-- мерить, 'взвешивать' их и 'разрешать' (remetiri), как по завершении работы вымеривают и оценивают сделанное, решая, соответствует ли оно замыслу. Отношение субъекта к себе при таком 'рассмотрении' принимает форму, отличную от судебного противостояния обвиняемого и судьи, скорее, оно приобретает характер некоей инспекции, когда 'соглядатай', или 'надзиратель', оценивает, как выполнена работа, термин speculator*,-- а в качестве speculator sui может выступить каждый,-- прямо указывает на эту роль.
___________
* Соглядатай, дозорный, испытатель, исследователь (лат.) от specular -'осматриваться', 'подстерегать', 'разведывать', 'созерцать'; ср. specula -'сторожевая башня', 'наблюдение' (in speculis esse -- 'не спускать глаз').-Прим. ред.
Кроме того, подобным образом практикуемый самоанализ не касается, как того требует судебная процедура, 'преступлений', не приводит к вынесению приговора и не завершается решением о самонаказании. Вот Сенека 'разбирает' свой спор с упрямым невеждой, не поддающимся на его убеждения, или вспоминает, как язвил упреками друга, пытаясь помочь тому в моральном совершенствовании. Он остается недоволен собой в той мере, в какой примененные средства оказались непригодны для достижения цели: желание исправить друзей достойно похвалы, когда они в этом нуждаются, но непродуманный упрек 'вместо того, чтобы исправить', обижает, благое дело убеждать неведающего, однако же, 'кто никогда ничему не учился, тот не хочет ничему учиться'. Таким образом, рассмотрение не стремится проследить вину вплоть до мельчайших ее проявлений и скрытых корней. Если 'ничего от себя не утаивают', если 'ничего не обходят', то лишь затем, чтобы сказать себе: 'Смотри, впредь не делай этого', чтобы запомнить ошибки и после ставить перед разумом должные и хорошо обоснованные цели, избирая надлежащие правила поведения и средства, позволяющие их достичь. Следовательно, рассмотрение воссоздает ошибку не ради установления вины или пробуждения чувства раскаяния, но затем, чтобы, исходя из памятующего и продуманного признания своей неудачи, укрепить то рациональное оснащение, которое обеспечивает мудрое поведение.
с) Остается еще работа мысли над собой,-- нечто иное и большее, нежели просто испытание способностей или оценка изъянов в правилах поведения: фильтр, который непрерывно процеживает потоки представлений, исследуя, контролируя и сортируя. Причем, если упражнениям отводили определенное время, то эта форма отношения к себе была постоянно действующим фактором. Характеризуя ее, Эпиктет прибегает к метафорам, которым суждено будет возродиться в христианской духовности (где, впрочем, они получат совсем иное значение):
'Неисследуемым представление нельзя принимать, но нужно говорить ему: 'Погоди, дай посмотрю, кто ты и откуда идешь', как ночная стража: 'Покажи мне условные знаки '...', и призывает каждого испытать себя, наподобие 'пробирщика серебра', аргиронома, оценивающего качество денег, одного из тех менял, что не примут и грош, не узнав, чего он стоит: 'Видите, когда дело касается монеты, как и искусство определенное мы изобрели и сколькими способами пользуется пробирщик серебра для проверки монеты -- зрением, осязанием, обонянием, наконец, слухом: бросив денарий, он внимательно прислушивается к звону, и он не довольствуется звоном денария только один раз, но продолжительными прослушиваниями доводит свой слух до музыкальной тонкости'1. К сожалению, продолжает Эпиктет, мерами предосторожности, принятыми, когда речь идет о деньгах, мы пренебрегаем, едва лишь дело касается 'высшей духовной части'. Следовательно, цель философии, по Эпиктету, ее главный и первостепенный ergon, состоит именно в таком ревностном и внимательном рассмотрении (dokimazein)2.
Формулируя разом общий принцип и схему этого отношения, Эпиктет ссылается на сократический афоризм, приведенный в Апологии: 'Жизнь без такого исследования [anexetastos bios] не есть жизнь для человека'3. Однако исследование, о котором говорил Сократ и которому хотел подвергнуть себя и других, касалось неведения, знания и незнания об этом неведении. Эпиктетово же рассмотрение совершенно иного рода:
оно избирает своим предметом представления и нацелено на их 'испытание', 'различение' (diakrinen) друг от друга,-- с тем, чтобы не принять никакое представление 'неисследуемым' и, остановив его словами: 'Погоди, дай посмотрю кто ты и откуда идешь, как ночная стража: 'Покажи мне условные знаки'', выяснить, наделила ли его природа признаками, благодаря которым оно заслуживает одобрения4. Здесь, однако, необходимо уточнить: этот контроль касается не происхождения или объекта представления, но приятия или неприятия, которого оно заслуживает.
____________