И стоит на пороге, и смотрит вдаль,
Снег искрится в ее волосах,
А в глазах ее — мудрость, и боль, и печаль
О покинутых отчих лесах.
Был ли виной тому талант песнопевца или новый глоток дешевого малоросского вина, но стоило течению баллады дойти до стенаний о прекрасной деве, как мысли барона устремились в родной Вильдор, к пышногрудой и полнощёкой волшебнице с каштановыми волосами, которую он вспоминал почему-то все чаще и чаще. Странно, ведь до сих пор Зборовский никогда не испытывал недостатка в женском внимании, а уж три дня оголтелого траха с Танькой-Таннеке вообще на какое-то время исчерпали его как мужчину, но тем не менее, факт остается фактом: Энцилия заполонила все мысли Владисвета, постоянно приходя во снах, да и днем не отпуская.
Разумеется, барону неоткуда было знать, что леди д'Эрве сумела перенастроить свой изумруд и наладила со Зборовским постоянную, хотя и одностороннюю ментальную связь. Так что, с недавних пор Энси регулярно вчувствовывалась в душевный настрой Влада, в тонус его эмоций. Хотя мыслей его как таковых она читать не могла, но настроение брала сходу, и в результате ей удавалось получать хоть какие- то известия о пути следования двух энграмцев, об их состоянии — и потихонечку подпитывать энергией. Обо всем этом барон и не подозревал, но присутствие Энцилии в своей судьбе и в своих эмоциях ощущал неотступно. И сам не знал теперь, как к этому отнестись — порадоваться или же, наоборот, мысленно развернуться и сбежать на все четыре стороны….
А гусляр тем временем продолжал повествовать о таинственной деве, хозяйке призрачного дома в свейнских горах.
Постоит, помолчит, и уйдет опять,
И на годы замкнется дверь…
Мне случилось однажды ее увидать,
Вот и жизнь не мила теперь.
Ведь, вдохнув единожды звёздный свет
Из ее голубых очей,
Я отравлен навек, и покоя нет
В череде бессонных ночей.
Я скитаюсь кругами по Кругу Земель,
Разбирая свой путь с трудом…
О эльфийская дева, о Вайниэль!
Как войти мне в твой призрачный дом?
Сам Юрай сейчас тоже размышлял о женщине, хотя и о другой. О той загадочной и непостижимой, что нежданно ворвалась в его жизнь и накрепко воцарилась там. О своей самодержице и государыне, но вместе с тем — о своей целительнице и, что уже не лезло ни в какие ворота, своей любовнице: о ее владетельном высочестве Тациане Энграмской.
До сих пор, с самого начала путешествия Юрай старательно гнал от себя все мысли и воспоминания о той последней вильдорской ночи. Тут думай, не думай, а ничего не придумаешь. Ну да, разумеется, его безумно влекло к Тациане, и от ночи с ней бывший деревенский алхимик не отказался бы, даже имея такую возможность. А уж отказать самой Великой Княгине не посмел бы тем более. С другой стороны, подобные приключения чаще всего заканчиваются на плахе, под топором палача. Воистину прав был поэт, сказавший некогда: 'Минуй нас, боги, пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь!'
Тем более не смел Юрай забыть и ту истину, что открылась ему в шестом шаккаре познания, в ослепительно-белом сиянии таинственного цветка — и в столь же белом одеянии княгини. Тогда, в наивысший миг колдовского соития с Энцилией и Зборовским, Юрай отчетливо увидел то, чего на следующий день так и не сумел утаить от князя: последней ступенью долгого пути, ведущего к исчерпывающему воплощению и утверждению в Круге Земель и во всей вселенной шестой стихии, станет именно магический акт, которому в низком плане будет сопутствовать телесное соединение его, Юрая, и причем именно с Тацианой. Но, во-первых, до этого еще дожить надо, и не просто дожить, а разобраться с шестым металлом и шестой планетой, и если по поводу первой задачи у него еще и были какие-то мысли, то как подступиться ко второй, оставалось полнейшей загадкой. Во-вторых же, для этого грядущего волшебства было совершенно не обязательно думать о княгине каждый день и вожделеть ее каждую ночь! А Юрай в последнее время, после своего 'пробуждения' у Всесвята, занимался по преимуществу именно этим.
Те же проблемы, судя по всему, были и у скальда, как раз подходившего к завершению своей баллады.
Ни вино, ни красотки, ни смертный бой
Не спасут от этой тоски —
Хоть молчи, как рыба, хоть волком вой,
Хоть вампиром точи клыки.
Не найти покоя — уж видно, такой
Мне богами прочерчен путь.
Так что пей, бродяга, играй и пой!
Но однажды когда-нибудь,
Обойдя все страны и берега,
Размотав серебро души —
Я вернусь в Фанхольм, я уйду в снега
В направлении свейнских вершин.
Бородатый гном заметёт мой след,
И — на счастье или на беду —
На порог того дома, которого нет,
Я в свой смертный час упаду.
Именно в этот миг, с окончанием песни, до размякшего волшебника дошла, достучалась наконец та фраза, та строка баллады, на которую ему следовало бы обратить внимание сразу же, едва услышав: 'О эльфийская дева!' И, пока певец раскланивался под одобрительные выкрики посетителей и под хвалебный стук кружками по столам, Юрай наклонился к Зборовскому:
— Влад, мне обязательно надо переговорить с этим бардом. И чем быстрее, тем лучше. Ты сможешь пригласить его к нам за стол так, что он не откажется?
— Обижаешь, начальник! — усмехнулся барон и без спешки, но решительно поднялся из-за стола.
…
Владисвет барон Зборовский был дворянином во всех отношениях достойным, и слова у него не расходились с делом. За то время, пока Юрай прогулялся до отхожего места и обратно, светловолосый песнопевец уже успел прочно обосноваться за столом энграмских путешественников. Прямо перед ним на столе угнездилась большая кружка с пенистым светлым пивом, а по соседству с ней — немалых размеров блюдо со щедро наваленной на него всякой всячиной: краем глаза Юрай смог разглядеть куски курицы, и ломти кабаньего мяса, и мяса телячьего, и еще какого-то, совершенно незнакомого ни на вид, ни на запах. Неужто медвежатина? И все это было обильно засыпано жареным луком и лапшой. Сами-то они с бароном особенно не шиковали, питались сытно, но скромно. А тут… От эдаких разносолов отказаться было действительно невозможно.
Оказалось, впрочем, что Владисвет завлек гусляра к ним за стол не только обильным угощением.
— Так вы говорите, ваш-милсть, что едете прям от Алатырь-города?
— Ну, положим, путь наш пролегает от Энграмского княжества, от самого Вильдора. У его
