поломанного светильника.
Осмотревшись, бонза окликнул старуху через забор:
– Эй, бабушка! Я путник. Заблудился я в этой пустыне, не знаю просто, как и быть теперь. Пусти, пожалуйста, отдохнуть, переночевать ночку!
– Это одинокая, бедная хижина, и нет здесь ни мягкой постели… да и ничего вообще нет. Так что уж извини, пожалуйста, нельзя здесь остановиться! – отвечала старуха.
Бонза пришел в ужас.
– Нет, нет! Не надо мне постели. Ничего не надо. Разреши только мне поместиться под кровлей; больше ничего и не прошу. Пожалуйста, не отказывай, пусти переночевать! – Бонза просил так настойчиво, так убедительно, что старуха, видимо, смягчилась.
– Ну, коли ты так просишь, пусть так и будет. Ладно уж! Если не пренебрегаешь моей убогой хижиной, заходи, пожалуй. Располагайся как тебе удобнее, отдыхай! – ласково и приветливо заговорила старуха.
Бонза обрадовался.
– Большое тебе спасибо! Так ты, значит, позволяешь? Благодарю, благодарю! – отвечал он, снимая тут же свою шляпу и дорожные сандалии. – Да-а! Из большой беды выручила ты меня, бабушка. Я иду путем- дорогой, мест этих не знаю, ну и заблудился на пустыре. Не знаю прямо-таки, что и делал бы я дальше, не прими ты меня так радушно. Вот уж, правда, неожиданная помощь. Как только и благодарить тебя. Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!
Продолжая разговаривать, бонза вошел в хижину.
Старуха ласково улыбнулась, отставила в сторону свою прялку и подошла к очагу.
– Вот какой холодище! Тяжеленько же, должно быть, пришлось тебе. Ну, ничего. Подсаживайся сюда, погрейся у огонька!
– Как же, как же! Благодарю. А-а! Хорошо, тепленько! Вот уж прямо совсем как возродился.
– А, наверно, ты так-таки и не ел ничего?
– Да, по правде сказать, я порядком голоден, потощал совсем.
– Какая жалость! Ну погоди малость, я найду тебе чего-нибудь перекусить.
Старуха отправилась в кухню, изготовила ужин и угостила бонзу. И так-то уж была она ласкова, так-то уж была приветлива, что бонза весь растаял и не знал, как и благодарить свою благодетельницу.
После ужина они оба опять уселись подле огня и повели разговор о том да о сем. Но вот, пока они болтали, топливо в очаге сгорело, и огонь понемногу да понемногу угас совсем. Так было хорошо, тепло, а тут опять наступил холод.
– Ой! – воскликнула старуха. – Вот беда еще! Топливо сгорело все. Не оставаться же так в холоде. Ну ладно! Я пойду на гору, подсоберу немного валежника. А ты уж побудь дома. Придется малость поскучать тебе, ничего не поделаешь.
– Ты хочешь идти? Зачем же тебе трудиться? Я ведь и сам могу пойти набрать. Непростительно будет мне допустить идти тебе, такой старухе! – отвечал простодушно монах.
Старуха отрицательно покачала головой.
– Ну нет! Ты гость! Сиди себе спокойно. Такая жалкая заброшенная хижина, никакого угощения, да если еще я не позабочусь, чтобы хоть огня было вдосталь! Ну, одним словом, оставайся себе спокойно дома. Прошу тебя! – сказала она и вышла было из дома, но вспомнив, должно быть, что-то, вернулась назад.
– Я хочу кое-что сказать тебе. Я скоро вернусь. А пока я буду в отлучке, ты сиди здесь смирнехонько и не отходи от этого места. Да кроме того: там в глубине дома… там моя спальня. Так вот, никоим образом не вздумай заглядывать туда! На это у меня есть свои причины. Если же ты не послушаешь меня, если вздумаешь посмотреть, то так уж и знай, не жди от меня ничего хорошего! – Она несколько раз повторила с настойчивостью свое требование.
Бонза отвечал:
– Ладно, ладно! Будет по-твоему. Раз ты говоришь не смотреть, так чего же ради стану я смотреть. Не буду, не буду, не беспокойся!
– Помни же! Ни под каким видом не смотри!
– Конечно, не буду и не подумаю.
– Ну, так я надеюсь. Однако надо поторапливаться. – С этими словами старуха вышла из дома и быстро направилась к горе.
Бонза остался в доме один. Он в раздумье сидел подле очага. Но вот он стал ощущать как будто какое- то беспокойство, и беспокоить его начали именно недавние слова старухи.
– Старуха так настойчиво повторяла: «Во время моего отсутствия не сходи с этого места и никоим образом не вздумай заглядывать во внутренние комнаты». Что бы это могло значить такое? – думал бонза. И чем дольше думал он, тем неспокойнее и неспокойнее становилось на душе у него.
У человека вообще сильно развита склонность поступать наперекор. Если сказать ему: не делай этого, то ему непременно захочется сделать именно это. Сказать ему: не смотри на это, то непременно явится желание смотреть. Так точно и бонза. До этого времени он не думал ни о чем таком, но когда старуха запретила ему заглядывать во внутренние комнаты дома, то у него сразу же явилось желание непременно посмотреть, что там такое.
– Немножко только… мельком взглянуть; ведь, право же, это ничего, – подумал он и медленно начал подниматься с места.
– Нет, нет! Хорошо разве будет, если я посмотрю, после того как она так наказывала не смотреть? А кроме того… кто знает, что может приключиться со мною? Ведь она так строго-настрого наказывала, предостерегала! Вот же ее слова: «А если вздумаешь заглянуть, то так и знай, не жди от меня хорошего». Нет, боязно! Ну его подальше совсем! – Он опять сел на свое место.
– Положим, что же? Оно, конечно, так. Но ведь опять же… Ее здесь нет; если я сейчас и взгляну малость, то об этом не будет знать решительно-таки никто, если только не скажу я сам…
– Однако посмотреть?.. Нет, лучше не смотреть! Так не смотреть?.. А ну возьму да и посмотрю! – Он несколько раз то вставал, то опять садился.
Наконец решился окончательно.
– А-а! Была не была! Посмотрю, пока ее нет дома, – решил он и, не раздумывая больше, осторожно пробрался во внутренние покои в глубине дома. Заглянуть туда…
О ужас! Там целыми горами нагромождены были останки поеденных людей. В одном углу – головы, в другом – ноги. Все залито кровью; невыразимо противный запах ее ударил в нос. Бонза оцепенел от ужаса. Ахнул только он и тут же присел на чем стоял.
– Ой! Беда, беда! – лепетал он, потеряв всякую способность двигаться. Беспомощно вертелся он на одном месте, все тело у него дрожало, колени стучали, но предпринять что-либо от страха он был не в состоянии. Понемногу наконец он оправился, пришел в себя.
– Эге! Так вот оно, в какой дом попал я на ночлег. Это, значит, и есть обиталище той самой ведьмы, рассказы о которой я слышал уже давно, и ведь поди же! Какой радушной, какой приветливой старушкой прикинулась она! А вот оно, какова она в своем настоящем виде! Ну конечно! Такая страшная ведьма пожрет меня за один раз. Ах ты беда какая! Как же быть тут? Как-никак, а однако нечего прохлаждаться в таком месте. Сейчас вернется ведьма. Что только будет тогда со мной? Попаду в беду. Ой, попаду! Нет, коли так, то нельзя терять ни одного момента. Будь что будет! Поскорее только бежать отсюда!
Бонза живо изладился, выскочил за дверь и без оглядки пустился наутек.
– Эй! Стой, погоди! – окликнул его сзади кто-то, неизвестно кто.
Не слышит как будто бонза; больше и больше только прибавляет бега.
– Стой, погоди! – стало раздаваться все ближе и ближе за ним, и, наконец, ясно послышался голос старухи, его хозяйки. – А! Негодный монашишко! Как ни наказывала я тебе, заглянул-таки ты, значит, в мою спальню. Ну погоди же, дам я тебе знать!
– Ай! Ай! Беда моя пришла! Пропал я, если она схватит меня! – лепечет бонза и стрелой несется, забыв совсем про свои усталые ноги. Летит монах что есть духу. «Наму Амида буцу!» – шепчут его губы святую молитву.
– Стой, погоди! – раздается сзади.
Так бежали они немало времени, и перемешивались между собою молитва бонзы и окрики ведьмы. То жалобное «Наму Амида буцу», то грозное «Стой, погоди» – оглашали одно за другим мертвую тишину
