Дитрих услышал его и ответил:
— Нет. Его и семью грохнули в Ипатьевском доме. Но дом этот еще по приказу Ельцина снесли. Это в самом городе. Черновики такие места вообще любят. Устраивают там какие-то шабаши и оргии.
— А враги у них вообще тут есть, которые хоть как-то противостоят? — задал следующий вопрос Людоед.
— Есть всякие группировки. Небольшие, сравнительно с черновиками. Посему и угрозы серьезной не представляют. Никто из них в союзе с этими выродками не состоит. Но и между собой враждуют. Ну, сам посуди. Есть казаки-монархисты…
— Как?
— Монархисты. Ну, царя почитают. Все мечтают отбить святыню у черновиков.
— Яму эту?
— Да. А есть еще национал-социалисты. Вроде много общего с казаками-монархистами, но они православную веру не признают. Считают ее сектой от иудаизма. Как и все христианство. Лояльны лишь к древнеславянским языческим богам. Есть муслимиат. Туда входят кавказцы из мусульманских народов и другие, кто ислам исповедует или принял. Почитают Коран. Практикуют многоженство. Но черновиков ненавидят, как слуг шайтана. Однако едва ли можно себе представить, что они будут сотрудничать с казаками и национал-социалистами. Еще есть «Новый коммунистический интернационал». Дружбу народов проповедуют и мировой коммунизм. Оттого не могут быть в союзе с монархистами или нацистами. Есть криминальные группировки под началом воров в законе. Была еще «Восточная демократическая директория». Мечтали наладить контакт с выжившими американцами и пригласить их в Россию, установить власть. Но этих давно побили все остальные, поскольку никакой другой группировке такой расклад был неприемлем. Ну и слабый был этот союз. Уж очень много там неприспособленных к войне псевдоинтеллигентов было. Оттого, наверное, и хотели защиту от американских штыков, поскольку сами не способны были. Ну, еще несколько группировок. Менее одиозных. Вот и сам посуди, какое может быть организованное сопротивление черновикам, если друг другу только что глотки не грызут. Мир они между собой кое-как установили, но очень шаткий.
— Просто феодальная раздробленность какая-то, — разочарованно вздохнул Людоед. — А вот у нас, в конфедерации дома советов все объединились. И казаки-монархисты и русские национал-патриоты и красные и просто оставшиеся верные присяге и Родине, военные и другие силовики. И ведь с кавказцами из батальона «Ирбис» в союзе были и с безбашенными сталкерами. Как же так, Дитрих? Почему тут они не объединятся?
— А черт их знает. Может, нет сильного лидера, который мог бы повести их всех за собой и найти общие точки соприкосновения. А может не так много ресурсов тут осталось, как в Москве.
— Ну а отчего черновики такие сильные и многочисленные?
— Так я же сказал. Идеология у них притягательна. Особенно для тех, кто вообще все ориентиры в этой жизни потерял. И по национальному признаку они людей не делят. Главное чтобы ты не был заморочен на собственной национальной идентичности и с презрением относился к понятию Родина. Патриотизм считается привилегией цепных псов и только. Ненавидь всех. Грабь, убивай и насилуй. Все что от тебя требуется, будь верен чренушному братству и лидерам. Братьям Черновым. Вот и все. Вот и идут к ним. Так как они сильнее. У них сытнее. И моральных требований к тебе никаких. А ведь мораль есть даже у криминальных группировок. Воровской кодекс. Не говоря уже о строгих полумонашеских правилах монархистов, железной дисциплине националистов, шариату мусульман или коммунистическому аскетизму красных…
Все это повествование навевало дикую тоску и обостряло чувство безысходности. Люди никак не могли прийти к чему-то общему и думать о выживании и возрождении. Люди и тут враждовали. Как знать. Будь в Надеждинске много больше людей, то, наверное, и они тоже разбились бы на группировки и периодически стали бы объявлять друг другу войну.
Николай продолжал смотреть на мрачный пейзаж снаружи и сжимать кулаки от ощущения разочарования. Очень остро захотелось остановить эту миссию. Объявить спасение остатков человечества преступной акцией и сделать все, чтобы ХАРП продолжал уничтожать все что осталось. Но самое обидное в таком случае, что все эти люди не узнают, что им что-то угрожало и он, Николай Васнецов сознательно лишил их шанса на спасение. Они и погибнут все, не поняв, что произошло и, не ощутив чувство вины перед ним, Николаем, который хотел всех спасти, но обрек их в итоге на погибель из-за их неразумности…
— Правильно-правильно, — пробормотал внутренний голос. — Если саботируешь миссию, то погибнешь со всеми в общем котле. И в полной безвестности. Может, стоит подумать, как лучше поступить?
— Опять ты? — мысленно вздохнул Николай.
— Не я, а ты. Забыл? Ведь ты говоришь сейчас с самим собой…
Дальше дорогу перегородила колонна искореженных и сгоревших машин. Между деревьев лежал опрокинутый автобус. Конвой взял правее, объезжая нагромождение транспорта. Вереница грузовиков, легковушек и автобусов, казалось, никогда не кончится.
Деревья кончились, и справа разверзлась бездна огромной котловины.
— Господи! Илья, посмотри! Что это такое?! — воскликнул Васнецов.
— Ничего себе! — раздался возглас Сквернослова из передней кабины.
Людоед прильнул к смотровой щели и взглянул на огромный кратер, по неровному краю которого они сейчас ехали.
— Дитрих, — произнес он в рацию. — Ты это видишь?
— Да. Вижу, конечно.
— И что это? Надеюсь не то, что я думаю?
— Погоди. Спрошу у этого хмыря, — пробормотал Дитрих и после некоторой паузы ответил: — Нет, слава богу. Это Исетский карьер. Тут когда-то добывали что-то. Гранит или что-то в этом роде. Говорит мы уже близко. Меньше десяти километров осталось по прямой.
Впереди замаячили какие-то строения. Все они были в плачевном состоянии. Обваленные крыши. Разбитые стены. Иные строения вообще представляли собой компактные груды запорошенных снегом обломков. Где-то в стороне стоял огромный самосвал. Его размеры пугали, словно они прибыли в царство каких-то жутких великанов. Гигантский кузов был загружен с горкой. Колеса его давно были спущены, и на одном вообще отсутствовала резина. Чуть дальше были видны еще самосвалы и грузовики, но уже обычные. Не таких пугающих размеров. Опрокинутый экскаватор. Разобранные или сгоревшие останки рабочих бытовок. Дальше дорогу пересекала железная дорога. И, похоже, не одна. На нескольких путях стояли длинные эшелоны грузовых вагонов которые так и остались тут стоять с того рокового дня, когда весь этот промысел в карьере, как и многое другое в человеческой жизни, перестал иметь какое-либо значение.
Они долго объезжали заброшенные эшелоны с бесконечной вереницей вагонов. Затем снова руины каких-то строений. И снова лес. Конвой двигался по широкой просеке, которая, однако, довольно скоро кончилась новым пейзажем разрушенных строений. Чуть в стороне несколько холмов и длинные элеваторы, тянущиеся к их вершинам. Снова много разбитой, сгоревшей, или разобранной техники. Миновав этот участок, они выехали на непривычно ровное место, свободное и от техники и от руин и от какой-либо растительности.
— Так, тут не останавливаться, — послышался голос Дитриха в динамике рации. — Это бухта Исетского озера. Лед конечно крепкий, но кто его знает. Надо поскорее миновать это место.
44. Яма
Сумерки сгущались, возвещая об окончании очередного безликого и похожего на другие дня. Мало кто следил теперь за календарем. Это была роскошь и привилегия тех, кто не утратил еще признаки цивилизованности. Было немало и таких, кому числа и месяцы приносили боль, когда безликие даты обретали очертания событий давно минувшей эпохи. Больно было осознавать, что такого-то числа день
