— Ну-у, тебя впору в Москву на парад посылать! — похвалил Расскин и сам помрачнел от своей шутки, плохие вести шли из-под Москвы, трудное там настало время: в сводках появились Можайское и Малоярославецкое направления. — Все же, я думаю, тебе следует отдохнуть, Алеша.
— Что вы, товарищ дивизионный комиссар! Так я прозеваю все на свете.
— Не прозеваешь, Алеша… Ах ты, милый мой мальчик! Еще очень много боев впереди, много боев…
— А я хочу сейчас бить врага. Каждую минуту!..
— И будешь бить. Ты теперь коммунист. Вся твоя жизнь, как и моя жизнь и всех коммунистов, пройдет в борьбе с врагами трудящихся. Только не горячись, не подставляй зря голову. Тебе уже дали направление в часть?
— Пока в дом отдыха.
— А ты куда хотел бы?
— Как куда? К капитану Гранину на Хорсен.
— Гранина на Хорсене нет. — Расскин усмехнулся, понимая, какое это произведет впечатление на Алешу.
— Ушел на Подваландет?
— Нет, Алеша. Капитан заболел и пока вернулся на Утиный мыс в свою часть. А отряд он сдал другому командиру.
— Щербаковскому? — Для Алеши мичман всегда, а сегодня особенно, был первым после Гранина человеком в отряде.
— Капитану Тудеру. А твой Щербаковский тоже здесь, со всем взводом.
— Вылазка?
— Неугомонный ты парень, — рассмеялся Расскин. — Допрашиваешь меня, как военнопленного. Ты вот лучше скажи мне, Алеша: хочешь служить на корабле?
— Давно мечтаю, товарищ дивизионный комиссар. Я уже просился на корабль, когда погиб мой отец.
— Твой отец служил на эскадренном миноносце?
— Да. Но он погиб на катере «Двести тридцать девятый». Командир катера лейтенант Терещенко давно обещал взять меня к себе. Если командование позволит.
Расскин нахмурился.
— Хорошим командиром был Терещенко…
— Был?!
— Он погиб. В геройском бою.
Алешу это настолько ошеломило, что он даже не спросил, когда погиб Терещенко, где погиб, что с катером. По-мужски сурово и по-юношески горячо он сказал:
— Прошу вас, товарищ комиссар, назначить меня в команду «Двести тридцать девятого». На этом корабле отдам жизнь за родину.
Расскин взял Алешу за руки и заглянул ему глубоко в глаза:
— Каждый день, Алеша, враги бросают на Гангут шесть тысяч снарядов и мин. Но убить нас не могут. А Гангут только пядь земли, которую мы отстаиваем. Погибнуть, друг мой, несложно. Сейчас погибнуть легко. Гораздо труднее жить для родины. Жить и побеждать. Иди, сядем здесь..
Они присели на скамье у стены.
— Не бояться смерти — это не значит лезть на рожон, искать смерти. Смертники могут быть у фашистов. Самураи считают себя смертниками. Но они совсем не храбрые люди. Они малодушные люди. Они не верят в жизнь. Им внушили, что жизнь будет там, на небесах. А мы всегда, Алеша, готовы отдать жизнь за родину именно потому, что мы любим жизнь и любим людей. Пусть фашисты умирают — они обреченные, они несут смерть и сами от этой смерти не уйдут. А мы, коммунисты, идем в бой за жизнь. Мы с тобой победим и такую еще жизнь построим, какой мир не знал. Хочешь, Алеша, строить эту жизнь?
— Хочу, — тихо сказал Алеша.
— Вот за это мы и будем драться. Слыхал, в госпитале какой родился орленок?.. Тебе конкурент, а?
— Я слышал — плачет. Сначала подумал, что матросы подражают. Балуются.
— Это, Алеша, жизнь торжествует, — серьезно продолжал Расскин. — Кругом огонь, война, кровь. Сколько народу погибает! А жизнь все равно торжествует, рождаются новые люди. И вот мы этого мальца таким вырастим человеком — на радость всей земле.
Расскин поднялся и, прощаясь с Алешей, сказал:
— Ну, лети, орленок, дерись и живи!.. Кино будешь смотреть?
— Я пришел наших поискать кого-нибудь из отряда.
— У-у-у! Тогда поспеши. Твой Иван Петрович в доме отдыха, если не ушел в бухту Тверминнэ к капитану Кудряшову. Впрочем, возможно, он смотрит фильм. Желаю тебе удачи. А про «Двести тридцать девятый», как только его отремонтируют, сообщу тебе…
Показывали фильм «Мы из Кронштадта». Алеша вошел в зал в середине сеанса и пошел вдоль стены, отыскивая кого-либо из отряда.
Он глянул на экран: белогвардейский полковник допрашивал связанных матросов. «Ты кто?» — спрашивал белогвардеец комиссара. «Член партии коммунистов-большевиков», — отвечал комиссар. Белогвардеец — к следующему: «Ты кто?» Матрос Артем Балашев, исподлобья глядя на врага, бросает: «Альбатрос. Скиталец морей. В очках, а не видишь?» Белогвардеец подошел к юнге: «Ты?» И юнга гордо ответил: «Красный балтийский моряк!»
Алеша услышал голос Бархатова в зале:
— Как наш орленок!
«Наши здесь!» — обрадовался Алеша.
А с экрана доносилось: «А вы?» И в зале захлопали ответу кронштадтца-гитариста: «С лишенцами не разговариваю».
«Коммунисты, выходи!» — кричал белогвардеец. Связанных матросов повели к обрыву.
В зале слышен был только стрекот проекционного аппарата, доносившийся из квадратного окошка кинобудки.
«Ребенка оставьте, ироды!» — сквозь зубы кричали матросы перед смертью. Но и юнгу столкнули в мере вместе с героями-кронштадтцами.
— Что же ты смотришь, Иван Петрович? — крикнули в зале, когда белогвардеец сбросил с обрыва последнего из матросов.
Алеша встрепенулся, услышав:
— П-усть живут до конца с-сеанса.
Согнувшись, Алеша побежал по проходу между рядами.
— Товарищ мичман, это я, Горденко…
— П-подлечился?
— В дом отдыха отпустили.
— С-адись. М-олчи. Смотри.
Но Алеше не сиделось.
— Вы отсюда к Кудряшову?
Щербаковский не ответил.
Алеша зашептал ему на ухо. Щербаковский кивнул, Алеша стал пробираться к выходу.
Алеша не стал ждать оказии и заковылял к дому отдыха пешком.
От быстрой ходьбы разболелась нога. Тяжела первая прогулка после госпиталя. Но Алеша терпеливо переносил боль — он торопился к Кате.
— Катю Белоус не видели? — спросил он незнакомую медицинскую сестру.
— Уехала раньше, с матросами. Снова будет в эвакоотряде работать.
Алеша, не показывая своего направления в дом отдыха, повернул обратно.
В Доме флота он никого не застал. Уже отзвучал в зале возглас Артема: «А ну, кто еще хочет в Петроград?!» И все товарищи Алеши уехали на восточный фланг полуострова: там, как шепнул раньше
