на рукаве и высокие летные унты, как тогда, весной сорокового года, когда он высадился на лед залива с десантом.
— А все-таки не взяли они Гангут, лейтенант! — сказал он Репнину, кивнув на север, откуда снова стреляли финские артиллеристы.
— Полковник Экхольм, если он еще не подох, неделю сюда носа не покажет, — ответил Репнин.
— Еще бы! — Расскин рассмеялся. — «Линия Репнина» наводит страх и ужас на противника!
— А помните, Арсений Львович, ледовый аэродром? Вы еще не дали мне досказать про Густавсверн, торопили. Ведь про этот остров когда-то, в дни Крымской войны, Маркс писал. В газетной статье о балтийском походе англо-французов Маркс восторгался искусством и мужеством русских воинов, защитников маленького Густавсверна. Восемь часов подряд батарея капитана Семенова отбивалась от англо- французской эскадры!.. Эх, Арсений Львович, кусок нашего сердца здесь. Жалко уходить.
— Жалко? Не то слово, Анатолий. Сейчас в нашем сердце нет даже места такому слову. На великое дело идем. А все покинутое мы еще вернем. Вернем Киев, Минск, Одессу, Таллин, Ригу. Все наше вернем. Будем с ними драться в кровь — но вернем!
— Но Гангута не забудем никогда!
— Никогда! — подтвердил Расскин.
— Через всю войну, через все сражения и испытания я пронесу вот это. — Репнин вынул из кармана синюю памятку политотдела и прочитал заглавие: — «Храни традиции Гангута!» — Он листал книжечку: — Фетисов, Сокур, Горденко, Щербаковский! Я хотел бы, чтобы всюду на войне, да и не только на войне, чтобы всю жизнь у меня были такие же мужественные и верные друзья, как здесь, на Ханко.
— Друг в друга вера, спаянная кровью… — прочитал на память Расскин. — Хорошо написал Миша Дудин.
Репнин прочитал дальше:
Загудела в гавани сирена автомашины, и тотчас с причала прыгнул в воду неуклюжий «ЗИС-101» и поплыл. Вслед раздалась автоматная очередь — она пробила наглухо замкнутый кузов, машина стала тонуть.
Пришел Кабанов и пригласил всех на катера.
Загудели моторы торпедных катеров, покидающих гавань. Они направились к Густавсверну.
А в гавань зашел «Гафель», он взял на борт последнюю группу — группу прикрытия, пришедшую с Петровской просеки.
Над портом низко пролетели самолеты. Вереницу истребителей вел Белоус. Он сделал прощальный круг над могилой Ивана Борисова, где теперь покоился и Алексей Касьянович Антоненко. Самолеты набрали высоту и, покачав крыльями над катерами, пошли на восток.
Катера ошвартовались у деревянной пристани.
Там стоял ветеран пограничной охраны — катер-«охотник» Григория Лежепекова, командира дивизиона, в котором был когда-то и катер Терещенко.
Кабанов сошел с торпедного катера и подошел к катеру Лежепекова. Он приказал ему следовать к Осмуссаару, забрать оттуда группу подрывников и самостоятельно двигаться к Гогланду.
Теперь все. Кабанов поднялся на скалу Густавсверна, в штабной грот, где за пологом в нише держал вахту радист.
— Кодируйте радиограмму, — приказал ему Кабанов. — «Второе декабря. Восемнадцать часов. Кронштадт. Военному совету флота. Все погружены. Все благополучно. При отрыве от противника убитым потеряли одного бойца. База Ханко не существует. Вахту Гангута закрываю». Зашифровали?.. Передавайте…
Радист схватил листок с цифрами, отстучал текст и перешел на прием:
— Как поняли?
Кронштадт подтвердил, что все понято, и передал квитанцию.
— Принято, товарищ генерал!
Два рослых матроса стояли наготове с тяжелыми кувалдами в руках. Кабанов кивнул им:
— Кончайте! — и отошел в сторону.
Матросы замахнулись кувалдами и с силой опустили их на рацию.
Хруст. Треск металла. Звон стекла.
Кабанов отвернулся и молча вышел.
Вахта Гангута закрыта.
Он спустился вниз, к деревянным мостикам пристани, туда, где рокотали моторы «охотников» и торпедных катеров.
Разрезая тонкую ледяную пленку, корабли покинули бухту Густавсверна.
Один катер отделился и повернул к гавани.
Кабанов и Расскин в последний раз сошли на пирс Гангута. У самого края, свесив голову с причала, лежал убитый красноармеец. Расскин осмотрел его и нашел на пробитой осколком груди медальон.
— «Карасев, красноармеец второго батальона, „Гангут — это Ленинград!“», — прочел он вслух при свете фонарика и сказал: — Все пишут в медальонах: «Гангут — это Ленинград. Будем стоять насмерть!» Так докладывали мне пограничники после проверки медальонов на переднем крае.
— Надо писать адрес семьи, — сурово сказал Кабанов.
— Да. Но пишут такое. И это хорошо.
Они столкнули тело убитого в море и вернулись на катер.
Кабанов приказал подойти к «Стойкому». Теперь, на море, старший начальник вице-адмирал Дрозд, командующий балтийской эскадрой.
Была половина десятого вечера второго декабря, когда Кабанов получил от Дрозда «добро» следовать на Гогланд. Три торпедных катера быстро ушли в море. Они обогнали эскадру и ушедший несколькими часами раньше караван тихоходных судов, где замыкающей шла канонерская лодка «Гангутец».
Последний гангутский поход. Самый тяжкий из героических походов.
Погружены все. Никто не забыт. Но кому суждено прорваться, а кому погибнуть или оказаться в плену — это решит штормовая ночь на третье декабря.
Глава одиннадцатая
Непобежденный Гангут
Канонерская лодка «Гангутец» покидала базу по-хозяйски. Набрала полные бункера угля. Сходила в шхеры за пресной водой, поскольку водоразборная баржа затонула. Заправилась продуктами до отказа, словно команда заранее знала, что до Кронштадта придется очень долго идти. Затопила у выхода из гавани старый буксирчик и, нагнав караван тихоходных судов, заняла место в конце.
Командир приказал раздать всем пробковые жилеты и вывалить шлюпки на случай спасательных работ.
