через просеку прямиком к пограничному секрету… Вот, друзья, у кого нам стоит поучиться мобильности…
Еще недавно Расскин отправлял горстку людей в десант на враждебный, полный тайных угроз полуостров. А сейчас он стоял в зале: моряки, пограничники, пехотинцы, артиллеристы, саперы — тьма людей!
Каждый день вносил в жизнь Ханко что-либо новое. Как всегда на вновь обживаемой земле, все было открытием: первый лоцман, первый магазин, прачечная, хлебозавод, первая почта на рейсовом пароходе. Сегодня впервые собрался объединенный партийный актив.
На рейде стояли неразгруженные корабли. Семафором оттуда вызвали командиров и политруков вновь прибывших батарей. Политрук батареи с транспорта «Казахстан» догадался захватить пачку газет недели за две. На них жадно набросились, читали группами, вслух. Расскин подумал: «Надо поторопить Кронштадт, настоять, послать, наконец, специального человека за печатной машиной для ежедневной газеты».
Перед ним лежали листки с планом доклада. Фашисты рядом. Гитлер уже в Норвегии, Таннер призывает финнов к реваншу. Пока что финские фашисты печатают тоннами антисоветскую литературу и громят организации друзей Советского Союза. Народу в этих организациях состоит вдвое больше, чем в таннеровских. Финские фашисты тайно отправили в Германию десять тысяч шюцкоровцев для формирования эсэсовских батальонов. Вербовкой этой будущей антисоветской армии занимается специальная организация под вывеской «Инженерная агентура Ратае». Финская разведка ищет щели, чтобы проникнуть на Ханко. Именно в местах, где можно предположить батарею или стоянку кораблей, все чаще застревают «занесенные штормом» в безветренную погоду прогулочные яхты финнов и шведов. Советское государство делает все, чтобы предотвратить войну и укрепить оборону против фашизма. Гангуту, как вахтенному на корабле, приказано смотреть вперед!..
Расскин заговорил о первых пушках, поставленных на гранит Ханко.
— Я поддерживаю строительную активность батарейцев капитана Гранина, — говорил Расскин. — Их опыт полезен и тем товарищам, которые сейчас ждут разгрузки транспортов. Нельзя лишней минуты задерживать флот на рейде. Сейчас это наш фронт. Пусть поймут это коммунисты и в порту и во вновь прибывших частях. Но и к коммунисту Гранину мы вправе предъявить новые серьезные требования. — Расскин глянул на Гранина, который о чем-то шептался с комиссаром дивизиона Данилиным. — Сегодня я должен поругать и товарища Гранина и товарища Данилина, крепко поругать. Товарищ Данилин, правда, недавно прибыл на Ханко. Но это не снимает с него ответственности за дивизион. Я уверен, что Данилин знает одну серьезную слабость своего старого соратника по службе и по фронту и обязан товарищеской критикой вовремя ему помочь. А недостаток этот — работа рывками, взлеты и спады. Нельзя работать лихорадочно, только «по вдохновению». Вдохновение большевика никогда не гаснет. Ведь оно питается таким вечным огнем, как идея коммунизма. Мы коммунисты, и наша партия все время учит нас не останавливаться на месте, проверять себя и друг друга критикой и самокритикой…
Гранин на своем месте оцепенел. Он только что шептал Данилину: «Первыми стреляли с форта Первомайского в финскую войну. Первыми поставили пушки на Ханко. Первыми выйдем и на учениях». И вдруг — словно ушат воды на голову. Все его заслуги Расскин свел если не к нулю, то, как сгоряча подумал обиженный Гранин, к единице.
Во время перерыва Гранин посмеивался над портовиками, уверяя, что у начхоза дивизиона хозяйство богаче, чем в порту. Но на душе кошки скребли. Когда Данилин тихо сказал ему, что надо выступить и прямо признать, что прав комиссар, он проворчал:
— Подумаю. Бить себя в грудь не намерен…
Первым после перерыва взял слово Репнин. Начало его речи у многих вызвало улыбки: оседлал, мол, историк любимого конька.
— Мы часто рассуждаем о лучших традициях прошлого, — волнуясь, говорил Репнин. — Не буду сейчас перечислять эти традиции. Главная из них — мужественный характер и исконный героизм русского солдата. Тому пример — Гангут, Севастополь, Синоп, Чесма, оборона Петропавловска, а особенно героическая борьба нашей славной Красной Армии против четырнадцати держав Антанты. Но в нашем положении, по-моему, важно учитывать и хорошее и плохое, что было в истории. Как говорят, на ошибках учимся. О храброй обороне фортов Гангута знают все. А вот история сдачи крепости Бомарзунд на Аландских островах не каждому знакома. Когда мы разминировали в городе дома, нам попался под руку номер журнала «Русская старина» за тысяча восемьсот девяносто третий год. В нем есть письмо рядового солдата Ивана Загородникова о причинах падения Бомарзунда. Солдат лучше своих ученых современников объяснил, что случилось в Бомарзунде. Гарнизон готов был драться до конца. Но царские офицеры понадеялись только на стены форта, думали за ними отсидеться и дали возможность врагу беспрепятственно высадиться. Поучительный это для нас пример? Конечно, поучительный. Мы никого не допустим на полуостров — это ясно. Но, по-моему, товарищи, есть в нашей среде люди, которые слишком много рассчитывают на каменные стены будущего форта и недооценивают простую саперную лопатку…
В зале рассмеялись: «Ишь, как завернул на свое!» Расскин слушал Репнина, думая: «Сколько в нем жизни! Какой из него вышел бы хороший политработник!» Предлагал ему Расскин перейти на политическую работу — не хочет. «Или, говорит, доучиваться в университете, или с моими саперами останусь». «Надо его использовать в Доме партийной пропаганды как лектора-историка. Ведь он все раскапывает старые материалы о Ханко, а сознаться не хочет, что готовит дипломную работу».
— Дело не в том, что я сапер, — продолжал Репнин. — Как раз я смотрю не с ведомственной колокольни, а выступаю против ограниченности. Сухопутная оборона, активная оборона нашей базы — удел не только армейцев, но и моряков. Я хочу задать флотским товарищам вопрос. Это не только мой вопрос. Сегодня меня об этом спросили рядовые бойцы-комсомольцы из моего взвода. Приходит боец и удивляется: почему в парке на берегу залива срывают блиндажи? Разве опасности миновали, кругом тишь да гладь?
Зал зашумел.
— Могу дать справку товарищу Репнину, — с места произнес Барсуков. — Срыть блиндажи приказал я. Блиндажи в центре города безобразят местность.
— Нет, уж простите, товарищ Барсуков! — воскликнул Репнин. — Для меня блиндажи — украшение местности.
— На то мы и военные люди! — крикнули в зале.
— У нас тут не парк культуры и отдыха!..
— Тише, товарищи, спокойнее, — поднялся Расскин. — Вы кончили, товарищ Репнин?
— Я хотел бы, чтобы коммунист Барсуков более серьезно нам ответил, — сказал Репнин, возвращаясь на свое место.
— Может быть, выступите, товарищ Барсуков?
— Пожалуйста! — Барсуков уверенно вышел на трибуну. — Лейтенант Репнин примитивно рассуждает о целях военно-морской базы. На все свое место. Где нужны блиндажи — там будут блиндажи. Где нужны пушки — там будут пушки. Копай-города в центре базы мы устраивать не можем. Репнин — энтузиаст саперной лопатки. Хвалю. Но саперы не главное звено нашей базы.
Барсуков обвел спокойным взглядом притихший зал.
— Не будем уходить от главной цели сегодняшнего собрания: роль коммунистов в боевой подготовке. Я пользуюсь случаем, чтобы поговорить о товарище Гранине. Бригадный комиссар уже отмечал его успехи и критиковал его недостатки. Буду говорить о недостатках. Гранин увлекается посторонними делами. Поймал свинью и возится с нею. Но артиллерийский дивизион не ферма. Понимаете вы это, товарищ Гранин?..
«Погоди, погоди, сейчас я тебе отвечу», — думал Гранин. Когда ему дали слово, он вышел на трибуну, вытер бритую голову большим платком, покосился на комиссара, на Барсукова и начал, смешливо щурясь:
— Что касается свиньи, есть такой грех: забрела ко мне из лесу супоросая свинья… Ну, я ее и пригрел. Она же бесхозная. Ее кормить надо… Доложил Губину на границу: плохо, мол, охраняете наши рубежи, раз из Финляндии беспрепятственно переправляются всякие свиньи…
Почуяв в зале оживление, Гранин разошелся:
— Не возвращать же мне ее в самом деле на ту сторону… Там и своих свиней хватает… Губин
