мужском учебном заведении. Работать педагогом женщине среди мальчиков всегда было трудно, а маме после женской гимназии особенно. Я помню, в каком состоянии приходила она домой в первый месяц. До тех пор я никогда не видела ее в таком угнетенном состоянии. Всегда скрытная в своих чувствах, на этот раз она не смогла скрыть своего отчаяния — первое время ей трудно было совладать с недисциплинированными мальчишками, усмирить их грубость и проказы. Однако, благодаря педагогическому таланту, она сумела обуздать мальчиков. Через месяц ученики стали неузнаваемы: в ноябре в классе была тишина, мальчики преобразились под ее влиянием и с интересом работали на ее занятиях, а к концу 1914 года относились к своему педагогу-женщине с уважением и даже с обожанием.
Осенью 1914 года последним пароходом приехала из Парижа Екатерина Яковлевна Кестер с дочерью Лёлей. Приехали они в Россию как русские подданные. Лёле было 10 лет и по-русски она не говорила. Ссориться с ней я начала с первого же дня, хотя мне было 14 лет. У Лёли с детства был несносный характер. Целыми вечерами мама и Екатерина Яковлевна планировали будущее школы, которую они хотели создать, обсуждали новую прогрессивную программу обучения и возможности покупки продававшейся в то время Третьей саратовской женской гимназии Храмцовой. Из планов ничего не вышло — не хватило денег, да и не было у мамы здоровья: последнее лето без отдыха, разрыв с папой, корректура книги, вечерние уроки с гимназистками (одной из учениц тогда у мамы была Нелля Пташкина — будущий автор знаменитого дневника времен революции и гражданской войны, погибшая в 1923 году во Франции).
Приезд Лёли и Екатерины Яковлевны еще больше осложнил обстановку: они поселились у нас в доме. Денег не хватало. Заложенные еще папой вещи в ломбарде пропали. Несмотря на болезнь и трудности домашней жизни, мама отдала нашу гостиную под лазарет для раненых. На последние деньги покупались железные кровати, матрацы, подушки, полотенца и т. п. В доме устроили швейную мастерскую, где кроилось и шилось белье для госпиталя. Об этом добром жесте мамы было сообщено в газетах с благодарностью. Однако открытие лазарета так и не состоялось из-за тяжелой болезни и преждевременной смерти мамы.
Смерть родителей
На новый 1915 год мама устроила для меня, Нади и Лёли первый вечер с мальчиками. Помню, поздно ночью, когда все уходили и мы с мамой стояли рядом у белой кафельной печи, руки за спину, все говорили, что это две сестры, а не мать с дочерью: мама — очень бледная в белом шерстяном платье, а я — в голубом.
2 января рано утром мама потеряла сознание. Вызвали врача, уложили ее в постель. Больше она не вставала. Лечил ее доктор Кушев, лучший саратовский врач, дочери которого учились у мамы в гимназии. Приезжал из Москвы консультант, профессор Киреев. С самого начала определили диагноз — злокачественное малокровие. Тогда эту болезнь лечить не умели. Было несколько консилиумов, но безрезультатно. Ухаживать за мамой приехала бабушка из Гродно. Тогда же из Киева приехала тетя Оля. Она заменила маму во 2-м реальном училище, чтобы маме не лишиться заработка, и все три месяца маминой болезни материально поддерживала семью. Папа был на фронте. Сбережений не было. Наступило тяжелое время. Мама почти не разговаривала и с каждым днем слабела.
Неожиданно в марте, за месяц до маминой кончины, приехал папа. Был тяжелый разговор с мамой, знаю, что обсуждалась и моя судьба. После папиного отъезда мама мне сказала: 'Если я выживу, то с твоим отцом жить не буду. Тебе пятнадцатый год — решай сама, с кем останешься?' Я так и не ответила, протестуя против обоих. Позже я слышала, как бабушка сказала тете Амалии, что папа болен тяжелее, чем мама (у него было больное сердце), и 'что же будет с Ритой?'
Все три месяца болезни мамы раздавались беспрестанные звонки у парадной двери — справлялись о здоровье мамы, старались помочь, сочувствовали… Мама была безучастна, никого не принимала, ни с кем не разговаривала и медленно сгорала.
За несколько дней до смерти мама позвала к себе пастора (по рождению она была евангелическо- лютеранского вероисповедания) и попросила похоронить ее без церковного обряда. Мама всегда была атеисткой, папа тоже. И я не обратила бы на эту просьбу мамы внимания, если бы после похорон не было по адресу мамы много толков и нареканий. Но люди, близко знавшие маму, говорили о ее передовом мышлении, об ее уме, о демократичности, о смелости пойти против тогдашнего общественного мнения. Последние слова мамы к бабушке касались меня: 'Риту не оставьте без помощи…'
В ночь на 10 апреля (по старому стилю) 1915 года мама умерла на руках у бабушки. Похороны были гражданские, без священника, несмотря на просьбы бабушки и окружающих. Было воскресенье следующей после Пасхи недели. Стояла оттепель. Вся гимназия и реальное училище присутствовали на похоронах. Стояли в доме и на улице. Всю длинную дорогу от дома до Лютеранского кладбища гроб несли поочередно преподаватели и старшеклассники. Была масса живых цветов, много металлических венков. От меня венок — крест из незабудок (металлический), который долго оставался на могиле. Саратовская центральная газета 'Саратовские ведомости' дважды поместила некрологи о жизни и деятельности мамы. Некролог известного петербургского лингвиста Л.Милициной я уже приводила выше.
Мое отношение к маме было сложным. Все вокруг уважали ее, и это не могло не сказаться на моем отношении к маме. Но моя любовь была своеобразна. Когда девочки, как я уже говорила, завидовали мне, что она моя мама, я, в свою очередь, завидовала им — мне хотелось иметь маму, которая ласкала бы меня, хвалила, давала бы мне две копейки в карман на плюшку и вообще была бы той простой мамой, как у моих подружек Когда мама умерла, я не испытала того ужасного горя, которое испытала через год, когда умер папа. Однако на протяжении всей жизни я была благодарна маме за все то хорошее, что она дала мне за свою короткую жизнь, что вложила в мою душу, в мое развитие. Я благодарна маме за то, что она приучила меня высоко ценить знания. Годы без родителей до моего замужества (1924 год) были самыми тяжелыми в моем становлении. Окончив гимназию и уйдя от опекавших меня теток, я с семнадцати лет самостоятельным трудом создала свою жизнь. И этим я обязана моей маме.
Папа на похоронах мамы не присутствовал, так как о ее смерти ему сразу сообщить не могли — он был в действующей армии и в тот момент его местопребывание было неизвестно. Папа приехал в Саратов в мае и очень плакал: он любил маму, а мама его временами ненавидела. Я страдала от непонимания случившегося и соболезнований окружающих. Но смерть мамы не произвела на меня сильного впечатления. У меня оставались папа, бабушка и тетя Амалия. Решили, что я буду жить с тетей, пока в нашей квартире.
Родственники — мамины сестра и брат — были очень внимательны ко мне, помогали духовно и материально.
Папа, в то время полковник интендантской службы, был в далеком Закавказье. Будучи уполномоченным Военного ведомства, он руководил заготовкой фуража для действующей армии в красивейшем месте Кавказа — Царских колодцах. Его штаб располагался в крепости царицы Тамары в Царских колодцах в Алазанской (Кахетинской) долине, где до войны стоял Драгунский Тверской полк, а во время войны находились военные фуражные склады. В письмах ко мне папа часто описывал красоту этих мест.
