Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.

В конце 1950-х годов на даче начались большие изменения. Мы построили маленький дом в глубине участка, где 'нога человеческая не ступала', и Василий Николаевич, я и Адриан переехали в него. В декабре 1960 года отпраздновали новоселье и почувствовали радость самостоятельной жизни. А в 1964 году мы переехали в Москве в отдельную квартиру в новом доме в Большевистском (ныне Гусятниковом) переулке рядом с Чистыми прудами. Конечно, были рады. 40 лет мы по вине А.В.Луначарского прожили в коммунальной квартире на Мясницкой улице. Но, когда переехали в новый дом, вначале пожалели: не было ни высоких потолков, ни больших комнат, как в дореволюционном доме на Мясницкой улице. Однако чувство самостоятельности затмило все.

Как я уже писала, мы с Василием Николаевичем старались каждый год обязательно отдыхать. В первые послевоенные годы в отпуск ездили в санатории на юг. Надо было лечиться — у меня было переутомление центральной нервной системы. Я даже лежала в 1948 году в больнице по этому поводу. Но позже мы полюбили отдыхать в Подмосковье и в центральной части России. Несколько раз ездили в Карловы Вары. Увлекались поездками на теплоходе по Волге, Волго-Балту, Оке и Каме. На Байкал так и не выбрались. В начале 1950-х годов зимой отдыхали в чудесном доме отдыха судостроителей 'Красная Пахра', а затем в 1960-1970-х годах в доме творчества архитекторов 'Суханово', который стал для нас как бы 'вторым домом'. 'Суханово' мы полюбили за интеллигентный дух, создававшийся не только отдыхающими, но который долгие годы поддерживал и развивал обслуживающий персонал во главе с сестрой-хозяйкой, незабываемой Ивой Лазаревной. С ее уходом этот дух безвозвратно улетучился, и, когда я отдыхала в 'Суханово' в 1982 году, даже поверить нельзя было, что здесь когда-то витал тот неуловимый дух интеллигентного дома.

В 1957 году Василий Николаевич ушел на пенсию. Ему было 67 лет. У меня в то время в самом разгаре была подготовка к строительству нового здания и борьба с Ленинской библиотекой 'не на жизнь, а на смерть' за нашу самостоятельность. А здесь еще врачи поставили диагноз — стенокардия! Настроение было плохое. Очень тянулась к Василию Николаевичу, он жил на даче, и мне его очень не хватало. Привожу два письма того времени к нему:

Москва, 17-XI..1960 г., 3 ч.д.

Толенька, мой родной!

Ты промелькнул, как луч зимнего солнышка! А вместе с тем мне так хотелось бы побыть с тобой, прижаться к тебе и тихо-тихо посидеть с тобой. Когда я открыла двери и у видела, у меня сильно забилось сердце и точно что-то теплое и приятное полилось в груди. Толик, родной, люблю я тебя сильно и так всю жизнь. Ты прошел в моей жизни красной нитью. Нам только никогда не хватало времени тихо посидеть и тихо поговорить или даже тихо помолчать. Всегда кто-нибудь или что-нибудь мешало. И темпы быстрой жизни и ежедневная текучка не давали быть вместе. А короткие перерывы отпусков отвлекали новыми впечатлениями, и мы, хотя были и близки, но много мыслей уходило на окружающее и окружающих. И так прошла вся жизнь. А дома вместе — это минуты, которые я помню:

1924 год, когда приехал из Киева, а я уже в декрете была и лошадь по саду понесла и ты побежал за ней, а я осталась одна;

1936 год, когда Марианка родилась и мы сидели вместе в комнате, полные чувств;

1956 год, когда мы вернулись из Карловых Вар и у нас было два дня отпуска и мы встали в 12 часов дня и разговаривали, сидя на диване у Адриана;

и 1957 год, когда ты только что ушел на пенсию и я бежала домой, чтобы побыть с тобой, и чувствовала себя, как в первые годы жизни с тобой. Но вскоре ты опять пошел работать. Это подлинные лучи, а в общем за 40 лет всегда хотелось тебя поцеловать и что-нибудь всегда мешало. И во сне мне это часто снится… Сейчас мечтаю об отпуске — как мы только вдвоем будем месяц и как мы тихо посидим и любовно поговорим и здоровье подремонтируем, чтобы еще долгие годы вместе быть.

Я давно думала тебе письмо написать, но сейчас наплыв чувств так велик, что решила не откладывать. Мне тебя, Толик, очень жалко, что тебе приходится с дачей возиться, а еще ко всему я заболела. И потому считаю дни и очень хотелось бы тебя в городе увидеть. Краме того беспокоюсь о тебе. В даче холодно, наступили морозы. А ты о себе мало думаешь. Очень прошу тебя, береги себя, хотя бы для меня.

Толинька, родненький и почему так получается? Мы муж с женой с тобой, а вместе бываем с трудом! Давай договоримся, что это в последний раз. Надо не быть рабами текучки, а думать о нас самих. Почитаем вместе. Походим в театры, в кино, наконец. Скорее бы эта неделя кончилась. Временами бывает так тоскливо, серо, далеко, а библиотечные боятся меня потревожить, дети на работе. Работы много. Надо написать несколько статей, написать письма, а нет силы воли взяться и начать… и так проходят дни… А ты? Думаешь или некогда?

Обнимаю, целую крепко, крепко, крепко.

Твоя навсегда Р.

В другом письме из больницы в феврале 1962 года я писала:

19 февраля 1962 г.

Толик, мой любимый!

Пишу это письмо только тебе. Мне хотелось поговорить с тобой. Спасибо тебе, мой единственно любимый, за ласку, внимание и любовь. Я чувствовала ее ежесекундно. Родной ты мой, какое счастье, что мы вместе. И это счастье надо продлить как можно дольше. Я все делаю, чтобы стать здоровой и еще долго жить вместе с тобой в таком единении, как последнее время. Но и ты, Толик, не забывай о себе. Ты действительно мне не понравился, когда я сверху из окна смотрела на тебя. Толинька, ты только начни следить за своим здоровьем. А потом уже пойдет. Несмотря на скорый санаторий, надо уже сейчас начать и пойти к врачу. Я понимаю твое состояние пустоты. Ведь я с тобой и все время с тобой. Жду тебя хоть бы под окно. Боюсь, что карантин продлят и придется ограничиваться только письмами.

Твои камелии — это чудо. Смотрю на них и думаю о тебе. Только одна уже поникла, а вторая оторвалась от ветки, и я положила ее в чудесную нашу вазочку. Спасибо тебе, родной. Все врачи и сестры любуются. Физкультурница сегодня ахнула, увидя их, и вынула, чтобы понюхать, а цветок и отпал. Было очень грустно. А фиалки были чудесные, но они продержались лишь 1–2 дня, а камелии сегодня уже 4-й день и простояли бы еще, если бы не этот неосторожный жест. Но все равно они красивы.

И люблю тебя. Целую тебя крепко и долго, долго и навсегда. Р.

В 1950-х годах с Сережей Королевым мы виделись редко — только на даче, когда он приезжал навестить Марию Николаевну и Григория Михайловича. В семейной жизни его произошли перемены, жил он тогда у себя на заводе в Подлипках. Однажды, это было в юбилейные дни его 50-летия, в январе 1957 года, мы всей семьей — Василий Николаевич, Адриан, Марианна, Мария Николаевна, Григорий Михайлович и я приехали к нему в Подлипки. В этот вечер Сережа был в ударе и много говорил о будущем, о предстоящих полетах в космос. В конце 1950-х годов слово 'космос' для всех нас стало уже привычным. Однако мы были потрясены грандиозными планами Сергея, казавшимися фантастикой. Сергей рассказывал о межпланетных кораблях — 'вокзалах', где могли бы останавливаться космические корабли, как бы промежуточной станции. На этих 'вокзалах' можно будет пополнять космический корабль горючим, получать необходимое для дальнейшего полета питание, переночевать, иметь связь с Землей…

Прошло немногим более двух десятилетий с тех пор, и его фантастическая мечта осуществлена. А, впрочем, может быть, для Сергея его 'мечта' не была фантазией, может быть, уже тогда у него был законченный проект — не знаю. Надо признаться, что в тот вечер эти его планы воспринимались как утопия. А сегодня на орбите уже побывали целые комплексы — корабли 'Салют' и 'Союз'. Незабываемое впечатление в тот вечер произвел на нас огромный макет Луны, в виде глобуса, с фигурой Королева на одной из ее вершин — подарок Сергею к его 50-летию от товарищей по работе. Этого гостеприимного вечера забыть нельзя, настолько оригинальны, необычны, убедительны и познавательны были рассказы Сережи. Так уже сложилось, что в последние годы его жизни нам редко удавалось поговорить по душам, как бывало когда-то. Но однажды случай представился. Рассказывая Сергею об удачах и неудачах в моей работе по строительству нового здания Библиотеки, я посетовала: 'Тебе хорошо, Сережа, ты можешь