атмосферу для взаимного понимания. Удалось ей все это сделать благодаря ее дипломатии, человеческой доброжелательности'.
Уйдя на пенсию в 1973 г., М.И.Рудомино не прекращает свою научную деятельность и публикует ряд статей по истории ВГБИЛ, о книгах — даре испанского народа ВГБИЛ, о жене Ромена Роллана, о своей жизни и роли книг в ней и т. д.
Я всегда поражалась ее собранности, умению планировать работу не только на день, но на значительное время вперед, она всегда знала, что, где и когда ей надо сделать. Она не раз добивалась в высших инстанциях, в правительственных органах, казалось бы, совершенно невозможного. Надо сказать, что начальство ее не баловало вниманием к нуждам Библиотеки, а тем более к ее личным условиям жизни и работы. Зарплата и материальные условия были таковы, что нужно было постоянно во многом себе отказывать, кроме концертов, которые украшали всегда ее духовный мир. При этом ее положение обязывало выглядеть хорошо, быть к лицу одетой. Она с этим справлялась великолепно. Всегда модно, элегантно, со вкусом, изящно одетая, умеющая носить одежду, с доброй улыбкой, она привлекала к себе внимание всех, кому довелось с ней общаться. А чего это стоило, знали только она и семья.
Она много раз бывала в служебных и общественных поездках за границей. Ее круг друзей и в нашей стране и за рубежом огромен. Ей всегда было что рассказать и так интересно, что беседа с ней всегда привлекала людей. После каждой поездки в другие страны она рассказывала сотрудникам о виденном и многое использовала в работе Библиотеки, и, конечно, это постоянно обогащало ее эрудицию и личность.
М.И.Рудомино обладала замечательным качеством никогда не говорить дурно о других и была верным другом тех, кто был ей близок по духу. Могу сказать, что я так привыкла к общению и дружбе с ней, что до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что ее уже нет, но часто поступаю так, как поступила бы она, и дорожу воспоминаниями о ней, о дружбе, которую мы хранили всю нашу жизнь. Она вполне заслужила быть включенной в книжную серию 'Жизнь замечательных людей'. Таких людей в библиотечной профессии можно насчитать всего лишь несколько, и они должны служить примером для многих поколений верных служителей культуры — библиотекарей.
Ж.-П.Клавель. Прощайте, Маргарита Ивановна[106]
Наша первая встреча состоялась, по всей вероятности, в Риме в 1964 г., когда проходила ежегодная конференция ИФЛА, достопримечательностью которой явилось участие — впервые! — представительной советской делегации.
С тех пор мы встречались каждый год, и между нами установились профессиональные и дружеские отношения. В ее улыбке было что-то располагающее, материнское, а от всего ее облика исходила человечность, сочетавшая в себе доброту, жизненный опыт и твердость.
В 1968 г. ее присутствие на Сессии ИФЛА было очень заметным в силу известных обстоятельств. Она сохраняла спокойствие перед нападками и агрессивностью студентов Франкфурта, и ей удалось проявить волю профессионального библиотекаря и преодолеть страх, что эти настроения могут проникнуть даже в ряды участников конференции и вызвать раскол.
А в 1970 г. нам представилась возможность более тесного сотрудничества. В этом году ежегодная конференция ИФЛА должна была состояться в Москве. И в этом же году отмечалось 100-летие со дня рождения В.И.Ленина. Исполнительное бюро ИФЛА приняло решение посвятить этому юбилею одно пленарное заседание. Официальные делегаты от тех стран, в которых жил Ленин и библиотеки которых посещал, должны были выступить с краткими сообщениями и рассказать о том, что им известно по этому вопросу. Мне было предложено написать доклад 'Ленин и швейцарские библиотеки'. Это была интересная и благодарная тема, так как Ленин многократно с похвалой отзывался о качестве обслуживания в швейцарских библиотеках и внимательном отношении к рядовому читателю.
Поручив одному из сотрудников моей библиотеки, в то время убежденному марксисту, найти для меня работы Ленина, в которых он выражал свое мнение по этому вопросу, я получил от него целую пачку выдержек из произведений и писем Ленина.
В начале лета 1970 г. текст моего сообщения был направлен госпоже Рудомино, которая как вице- президент ИФЛА отвечала за координацию деятельности по подготовке конференции. 11 августа, то есть за три недели до открытия конференции, я получил от нее письмо, подтверждающее получение моего материала. В письме было два замечания, и мне предлагалось сделать необходимые изменения. Первое замечание касалось названия на немецком языке одной библиотеки в Цюрихе, в которой часто бывал Ленин.
Второе замечание относилось к высказыванию Ленина, датирующемуся 1913 г.: Ленин критиковал полицейский режим России и обличал цензуру, существующую в империи. Эта цитата не имела прямого отношения к Швейцарии, но ясно раскрывала мысль Ленина, который особенно ценил в Швейцарии демократические свободы, в частности те, которые давали ему возможность регулярно пользоваться публичными библиотеками.
Госпожа Рудомино от имени О.С.Чубарьяна, тогдашнего директора Государственной библиотеки СССР им. В.И.Ленина, писала мне следующее: 'Слова В.И.Ленина, приведенные на с. 3 Вашего доклада, относятся к реакционному царскому режиму. Его высказывание, очень конкретное, заменено в Вашем тексте обобщенным выводом, лишенным конкретности, который может вызвать спор. Мы не против дискуссии, но в данном случае она едва ли будет полезной, так как приведет к широкому толкованию совершенно конкретного высказывания Ленина, относящегося к определенной стране и к определенному периоду времени'.
Этим, по сути, было выражено требование исключить из моего текста призыв к библиотекарям противостоять любой политической цензуре в библиотеках, которые должны оставаться своего рода островком свободы для человеческого духа. Мне лично мой вывод был слишком дорог, чтобы им пожертвовать, а в те годы в мире было столько стран, испытывавших гнет политической цензуры, что я твердо решил высказать свои убеждения.
Цитата действительно относилась к России, что могло скорее задеть национальные чувства, чем идеи марксизма, в то время как та же цитата была бы принята без возражений, если бы она относилась к Германии времен империи или нацизма.
Я так и ответил, подчеркнув, что речь идет о царской России. Мой ответ, должно быть, не доставил удовольствия госпоже Рудомино, так как она могла иметь неприятности со стороны советских органов власти. Но она никогда со мной об этом не говорила.
Перед началом заседания участникам были розданы тексты выступлений на языке оригинала и в переводе на английский, немецкий и французский языки, но перевода на русский язык не было. И только синхронным переводчикам был дан вариант на русском языке, которого они и должны были придерживаться.
На заседании, которое состоялось 4 сентября 1970 г., я прочитал свой текст полностью перед собравшимися библиотекарями. Однако вместо написанного мною текста аудитория слушала вариант, точного содержания которого я не уловил, так как я говорил и не мог слышать перевод. Я только знал от немецкого библиотекаря, понимавшего русский, что перевод не соответствует письменному тексту.
Госпожа Рудомино могла бы сердиться на меня, потому что по моей вине тексты других выступлений, которые она, согласно ее письму от 11 августа, поручила перевести на русский язык, не были предоставлены участникам, а ведь это было нарушением установленного порядка, принятого в ИФЛА. Но она не сердилась на меня.
В тот же день участники конференции посетили монастырь в Загорске. После поездки госпожа Рудомино пригласила меня и трех членов Исполнительного совета ИФЛА — Германа Либарса, Форстера Морхардта и Иоахима Видера — на ужин. Из советских участников присутствовали Анна Николаевна Ефимова (на ужине она произнесла тост 'за женщину с большим сердцем') и Владимир Виноградов, с которым я имел удовольствие встретиться позднее в Риме, а также несколько русских переводчиков.
На ужине создалась очень теплая атмосфера, и госпожа Рудомино убедила меня в своем уважении и
