Горшковы - горшок-с... неблагозвучно-с и даже можно сказать неприлично.
- Дурак! Разве я ее фамилию приму? Забыл? Да ее кличка аки воск от лица огня...
- Забыл-с. Это точно.
Внезапную мысль, огненно пронесшуюся, почуял Корнут в себе и медленно произнес:
- А может, и не Горшкова. Может, я с тобою шучу. И чего вы все сплетнями занимаетесь? Ты-то чего! Ты-то чего! Все на кухню тебя тянет? На кухню? Тары-бары про хозяина растабарывать, да? На кухню да на конюшню? Да? Я тебя! На кухню вот и сгоню! Кухонным мальчишкой и будешь. Или под конюхом. Что? Хочешь? Хочешь? Да?
- Да я что же, Корнут Яковлич!
И захныкал.
- Да! Да! А то, что ты, сплетник, хоть бы коньяк подавать научился. Что ты рюмку приволок? Где графин? Или бутылку должен. Если я вторую рюмку захочу?
- Я сбегаю. Да вы одну приказывали.
- Стой. Одну приказывали? Одну приказывали? Кто же тебе, дурак, прикажет: принеси две рюмки коньяку? Кто, коли для одного человека? А где лимон? Хорошо, что я лимону не хочу. А если бы я захотел. А? Какой порядочный человек без лимону коньяк пьет?.. То есть... Пошел! Пошел к буфетчику. Пусть втолкует тебе дураку.
У дверей осмелел опять Матвей. Улыбчиво-робко:
- Да ведь я у вас, Корнут Яковлевич, не при столе служу. Могу и не знать. И потом-с...
Подступил к Матвею Корнут.
- И потом-с... И потом-с?.. По роже вижу, что и потом-с. Молчать! Дурак! Камердинера из тебя готовлю. Камердинера настоящего. А знаешь, что такое камердинер? Камердинер - министр двора! Камердинер должен... Некогда мне. Пошел к буфетчику! Пошел! Расспрашивай, учись. Да про дело расспрашивай, а не тары-бары растабары, черт тебя возьми... Завтра у буфетчика спрошу. Я тебя вышколю! И помни ты: чуть слов слушаться не станешь, бить буду. Бить буду! А не сам, так няньке скажу. Вырастешь - спасибо скажешь. Да. Да... Пшел! А на то не сметь намекать.
Появившегося в дверях столовой хозяина нотариус Гервариус встретил жестами отчаяния глухонемого. Раскидывал громадные руки свои, с треском сталкивал их, рожею своей являл недоумение, кривлялся всячески перед спокойно садившимся в кресло Корнутом. Молчали. Повалился на оттоманку нотариус Гервариус и завизжал, космы свои трепля:
- На кого вы меня сироту покинули? Нет. Шутки прочь! В чем дело?
Бессловесно у двери во фраке стоящему рукой махнул хозяин.
- Некогда рассказывать. Пошутил я. А теперь пора к невесте. Коньяку желаете?
- К невесте? Опять к невесте? Ну, уж увольте. Я к этим проклятым бабам на Нижний базар ни ногой. По крайнему счету с год ни ногой. Одолжили... К невесте...
- Я пошутил. Невеста не та. Мы к невесте сейчас поедем.
- Как?
Успев выпить рюмку, вторую себе налил и ею притронувшись к другой, полной, спокойно-сонно Корнут:
- Через десять минут едем. В карете расскажу. А теперь вы бы коньяку.
- Всегда могу. Всегда могу. Стало быть коньячок сегодня. Коньячок-с... К чему бы это-с... Однако, за ваше.
- Благодарствую. А вы рассказывайте.
Пил Корнут коньяк. Много. Привычно сдерживал черта, бушевавшего и в голове гладко-стриженной, напомаженной, и в сердце, вот уже колотящемся без меры. Любит-хочет людей прельщать черт Корнута. Но сила Корнутовой воли велика. На людях сонно-спокоен. И колотит черт кулачками изнутри, и когтями выцарапывает. Но крутит ус Корнут и довольный на черное сукно сюртука своего косится. Нет! Ниоткуда не высунется. А на кухне толкуют:
- В горбе черт у него гнездо свил.
Пил. И хотелось раскричаться, расшуметься. Но старался найти счастье, да, счастье в рюмке нотариуса Гервариуса. Нальет ему. Тот выпьет. Еще нальет. А тот еще выпьет. Занятно. Но сегодня не так. Про Оконниковых рассказывает. Нудно это. Но от людей спрятан черт Корнута. Пусть видят, как усы крутит. Пусть слышат слова размеренные, важные, или пусть слышат, как Корнут Яковлевич молчит.
Слушал многословное Гервариуса, думал:
«Хорошо бы его палкой стукнуть».
И думал еще:
«Женюсь. Женюсь. Ты у меня, Матвей, попомнишь».
Устал сидеть. Нотариуса подозвал. Под руку взял его. Ходят:
- Я вот... Да, да...
Нотариус знает привычки господина. Пьют оба.
Черт Корнута бунтует.
- Пора! Едем.
- Но куда? Но куда?
- Молчать!
- Но позвольте...
- Молчать!
В карете сидя, Корнут сказал:
- Рассказывайте вашу чепуху. А мы к невесте едем.
- Неужели? К невесте?
В нутре черной кареты мчались.
- К Горшковой?
- А вы откуда знаете?
- Да вы же сказали.
- Я?
И так посмотрел сквозь свое pince-nez и так замолчал, что жуток стал нотариусу стук кареты. И по углам запрятались.
- Я вот к Горшковым...
- Дай Бог. Дай Бог.
В воротник засмеялся нотариус, поглядывая на задремавшего патрона. Ворчал, слова ронял невнятные, ручкой маленькой поводя перед носом нотариуса.
- То-то! Да, да... Так ли говорю?
И захрапел, голову свесив. Шелковая шляпа-цилиндр покатилась. Услужливо поднял нотариус. Покрыть голову Корнута не успел. В ярости пьяной хрипел-кричал, слюной брызжа и колотя нотариуса слабыми, неверными кулачками.
- Как смел цилиндр сбить! Ты что, каналья! Каналья!.. А? А?
Визжал, ногами топоча. Сильный нотариус легко удары рукой отводил.
- Что вы? Корнут Яковлич? Что вы? Опомнитесь.
Не унимался. Лез в драку, валясь от толчков кареты на сафьяновые подушки.
- Я тебя, каналья, облагодетельствовал, а ты цилиндр...
Отбиваясь и уговаривая, улыбнулся просветленно нотариус Гервариус.
- Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! Ваше превосходительство, Корнут Яковлевич!
- А? А? Что?
На подушки пав, усы покручивал Корнут, веками хлопая.
- Ваше превосходительство! Скоро доедем. Вот уж Московская.
- А! Чего же вы молчали. Остановите карету на углу... Конфет куплю.
Тяжело опираясь на руку нотариуса, вошел в освещенную французскую кондитерскую. В чуть декольтированном платье швейцарка юркая картавя лепетала, носясь по магазину, показывала бонбоньерки. Распахнув шубу, сидел Корнут, тараща глаза на красавицу услужливую.
