Восходящая луна как раз выплыла из-под восточной гряды холмов, когда крестьянин наконец подсадил Фьяметту позади ее отца уа широкую теплую лошадиную спину. Прогнутость крупа оказалась удобным седлом. Ночь была ясной, и луна, хотя и шла на ущерб, светила достаточно ярко, чтобы можно было видеть дорогу перед собой. А быстрота, на которую был способен их скакун, делала ее вполне безопасной. Мастер Бенефорте усмехнулся, ударил каблуками по жирным бокам мерина, и тот затрусил вперед. Когда деревушка осталась позади, мерина такая перемена в его жизни, видимо, подбодрила и он… сказать, перешел на быструю рысь, было бы, пожалуй, слишком сильно. Но, во всяком случае, на вполне пристойную рысцу.
Крепкое красное вино вдобавок ко всем ужасам и тяготам этого дня заставило глаза Фьяметты сомкнуться. Она прислонила голову к отцовской спине и задремала, убаюкиваемая мерным покачиванием и ровным перестуком лошадиных копыт. Бывший хозяин мерина убедительно предостерегал их против демонов, бродящих вокруг по ночам. Но после событий дня демоны казались Фьяметте куда безобиднее людей. И темнота ее совсем не страшила при условии, что люди в ней не бродят.
Внезапный рывок белой лошади разбудил Фьяметту. В ушах у нее шумела кровь. Ее отец бил мерина, стараясь заставить его бежать быстрее. И нет – Дробные звуки рождались не у нее в голове, а врывались в ее уши извне. Конский топот на дороге позади них. Ее подбрасывало, она соскальзывала и потому обхватила мастера Бенефорте обеими руками вокруг пояса, а затем, принудив свою раскалывающуюся от боли голову обернуться, посмотрела через плечо.
– Сколько их? – спросил мастер Бенефорте напряженным голосом.
– Я… я толком не вижу. – Всадники, да, темные силуэты на дороге позади, холодный блеск металла. – Но больше двух. Четверо.
– Мне бы купить черную лошадь! Эта проклятая животина сияет точно луна, – простонал мастер Бенефорте. – А укрытия тут и плевка шлюхи не стоят! – Тем не менее он повернул мерина на купающийся в серебристом тумане луг к рощице молодых деревьев.
Но было поздно. Позади них раздался крик, послышались ругательства и улюлюканье – преследователи увидели их и погнали своих коней быстрым галопом.
На полпути через луг мастер Бенефорте натянул поводья так, что завернул морду мерина назад, и выхватил кинжал.
– Слезай и беги к деревьям, Фьяметта.
– Батюшка, нет!
– Помочь ты не можешь, только помешать. Мне нужно сосредоточиться. Беги, черт побери!
Фьяметта возмущенно фыркнула, но тут же соскользнула с крупа, удержалась на ногах и попятилась. На луг выскочили четыре темных всадника и развернулись веером, готовясь к стремительному нападению с трех сторон. Впрочем, не такому уж стремительному: их лошади, подчиняясь натянутым поводьям, перешли на медленную рысь, словно приближение в темноте к мастеру магу гасило охоту наброситься на него. «Они же не знают, как он болен!» – подумала Фьяметта.
Главарь указал на нее и отдал команду одному из своих подчиненных, и тот сразу же повернул в ее сторону с куда более убедительным рвением. Фьяметта подобрала юбки и помчалась к роще. Деревья росли густо – если она успеет добежать туда, верхом ему между ветками не пробраться. А если нет… Бросив панический взгляд через плечо, она увидела, что остальные трое приближаются к мастеру Бенефорте, а он ждет их, подняв кинжал. Драматичность момента несколько портил белый мерин, который пытался опустить голову и начать щипать траву.
– Свиньи! – донесся до нее голос мастера Бенефорте. – Грязь! Подъезжайте и будете зарезаны, как режут свиней вроде вас!
Мастер Бенефорте часто говаривал, что лучшая защита – это нападение, потому что почти все люди в сердце своем трусы. Но тяжелое дыхание лишило его слова необходимой грозности.
Однако человек, посланный за Фьяметтой, ее, совершенно очевидно, ничуть не боялся. Она нырнула в хлещущие ветки, опередив его лишь на несколько шагов. Он натянул поводья так, что его лошадь вздыбилась, и спешился. Он даже меча не обнажил. Сапоги у него были тяжелые, а ноги длинные. Она петляла между стволами, спотыкаясь в легких туфельках о неровности почвы. Он надвигался, в рывке схватил ее за юбку и опрокинул ничком. Она больно ударилась подбородком, выплюнула землю. Тут он навалился на нее, вдавливая в траву. Она извернулась, готовая вцепиться ему в глаза. Он запыхался, но хохотал: в темноте блестели его зубы и белки. Он сжал ее запястья одной рукой. У нее жгло легкие, не хватало дыхания, чтобы закричать. Она попыталась укусить его за нос. Он еле успел отдернуть голову и грязно выругался.
Одной рукой, не торопясь, он принялся снимать с нее украшения. Серебряные серьги и ожерелье, не очень дорогие, если не считать чудесной работы, он сунул за пазуху. К счастью, проволочки поддались, прежде чем порвали мочки ее ушей, но боль все равно была жгучей. Ему пришлось лечь ей поперек груди и использовать обе руки, чтобы отогнуть ее большой палец и сдернуть львиное кольцо. Она пыталась ударить его ногами, но не доставала. Он подставил кольцо под луч луны, буркнул «ха!», обрадованный его тяжестью, а затем небрежно положил на землю, приподнялся на ладонях и оглядел ее тело. В пятне лунного света среди теней листвы блестели грани зеленых глаз серебряной змеи.
– Ого! – воскликнул он, ухватил свободной рукой пояс и дернул. Но пояс не поддался. Он снова дернул, сильнее, так что приподнял бедра Фьяметты. Его рука выпустила пояс, скользнула вниз и больно ущипнула ее сквозь толстый бархат.
Глаза змеи зажглись красным огнем. Серебряная головка приподнялась, качнулась из стороны в сторону, изогнулась, широко разинулся рот, и два серебряных клыка глубоко вонзились в шарящую руку.
Насильник завопил, как приговоренный к смерти, – пронзительный, нелепо высокий вопль для такой могучей груди. Он прижал руку к плечу и скатился с Фьяметты, сжался в комок, не переставая вопить. Теперь уже слова.
– О Господи, я горю! Я горю! Черная колдунья! О Господи, я горю!
Фьяметта, выпрямившись, сидела на прелых листьях. Он катался по земле как одержимый, спина его судорожно выгибалась. Фьяметта пошарила вокруг себя, нащупала львиное кольцо, надела его на большой палец, вскочила и побежала, продираясь сквозь весенние кусты.
Конечно, они решат, что она постарается убежать отсюда подальше. А потому она сделала круг и вернулась к опушке. Там, проломив кусты, лежал ствол старого бука с вывороченными корнями. Она вытянулась в его тени и замерла на лесном мусоре настолько неподвижно и беззвучно, – насколько позволяли ее тяжело вздымающаяся грудь и прерывистое дыхание.
Она слышала, как перекликаются нападавшие, но мастер Бенефорте безмолвствовал. Жертва змеиного укуса, все еще вопя, наконец добрел до своих товарищей, и его безобразные стенания поутихли. Нестройный хор их хриплых грубых голосов звучал по-прежнему в отдалении от нее.
Медленно Фьяметта справилась с дыханием. Потом послышался удаляющийся лошадиный топот. Но все ли они уехали или кого-то оставили? Она ждала, напрягая слух, но только шуршали ветки, пищали комары и где-то раздалась соловьиная трель. Луна, уже в зените, сплетала тени листьев в парчовый узор.
Настороженно вглядываясь в полумрак широко открытыми глазами, Фьяметта тихонько вышла на край луга. Никакой браво не выскочил из засады. Она увидела только белую лошадь на середине луга, опустившую голову в молочный туман. Она услышала, как на зубах мерина хрустит сочная луговая трава, и начала красться по росистому холодному ковру.
Неподалеку от мерина она увидела труп отца. Он лежал, изогнувшись, на спине, посеребренная борода торчала вверх, открытые глаза мутнели в лунном свете. Лозимонские брави забрали его солонку, плащ, золотую цепь, украшенный драгоценными камнями кинжал и ножны, а также перстни, но она другого и не ждала. Забрали они и его тунику, шляпу и башмаки, оставив ему только разорванную льняную рубашку и черные чулки-трико, наполовину расшнурованные. Вид был тягостно непристойный. Словно старика застигла смерть, – когда он собирался одеться.
Она боязливо ощупала его, ища колотые раны. Но их не было. Она прижала ухо к уже покрывшейся росой груди. Но что можно услышать, когда сердце разорвалось? И кто услышит ее сердце, если оно разорвется сейчас.
Видимо, его сразил недуг, прежде чем он успел нанести хотя бы один удар, защищаясь. Быть может, это усилие оказалось для него роковым. Ей казалось, что день этот лишил ее способности чувствовать, но
