по твоему тоже, ты ведь живал в деревнях – чаще всего либо бормочущие, потерявшие от дряхлости разум старухи, либо жертвы клеветы соседки, ищущей, на кого бы свалить вину за то, что у нее сдохла корова от плохого ухода, а то и за такое естественное явление, как град. И в богословском смысле книга была плохой – в ней даже не упоминалась сила Христова имени, что крайне опасно. И мы все сожгли. Кардинал Кардини колебался, но я чувствовал себя врачом, остановившим гангрену своевременной ампутацией. Как бы то ни было, Шпренгер ко времени своей, как мы думали, смерти, был уже полностью совращен и всецело предался погоне за демопической властью. Но в тот вечер, когда я услышал о его самоубийстве, я мучился, виня себя за то, что одна душа была потеряна для Господа, а Дьявол смеялся надо мной. – Монреале горько покачал головой.
– Что нам делать теперь, отче? – прервала Фьяметта затянувшееся молчание.
Ироническая, полная страдания улыбка изогнула губы Монреале.
– Это известно лишь Богу. Я буду молиться Ему, чтобы Он меня просветил.
– Но вы обязаны помешать им! – с тоской сказала Фьяметта. – Это же черная магия, а вы дали священный обет противостоять черной магии. Завтра они думают поработить бедного капитана Окса. Потом батюшку. А затем прибудет войско Ферранте, и тогда уже не останется никакой надежды!
– Если мы… испробуем что-нибудь, сделать это надо до прибытия лозимонской пехоты, – робко согласился Амброз.
– Знаю и без твоих напоминаний, – вспылил Монреале, с видимым усилием подавил раздражение и расправил поникшие плечи. – Не так это просто. Трудно найти силу, способную остановить Ферранте, которая сама не отдавала бы черной магией. Тайным злом, влекущим гибель души.
– Но… все зависит от вас. Как от солдата. Солдаты нас делают страшные вещи, но они нам нужны, чтобы защищать нас от… других солдат, – сказала Фьяметта.
– О том, что делают солдаты, мне ты можешь не говорить, – сухо заметил Монреале, и Фьяметта покраснела. – Этот гнусный довод мне хорошо знаком. Я слышал, как им оправдывали преступления, каких ты и вообразить не способна. И все же…
– Значит, есть что-то! – Глаза Фьяметты сощурились. – Вы знаете, что могли бы сделать, правда? Какие-то чары.
– Прежде я должен помолиться.
– Вы много молитесь. И все еще будете молиться, когда войско Ферранте подойдет к воротам Святого Иеронима и протаранит их? Когда Ферранте будет взмахом руки повелевать духами? – горячо спросила Фьяметта. – Если вы только молиться станете, так почему бы сейчас же не выдать сеньора Асканио? Не сдаться? И почему вы не сделали этого вчера?
– Мы могли бы, – медленно сказал брат Амброз, – продолжать борьбу. Обвинить тогда сеньора Ферранте в черной магии.
– И какого же Геркулеса пошлем мы арестовать преступников, когда они станут полными хозяевами и возимо и Монтефольи? – тихо сказал Монреале, вновь уставившись на огненные язычки. – Шпренгер, конечно, помнит меня, как я его. Иначе он бы так старательно не прятался от меня. Не знаю, доживу ли я до того, чтобы выступить с обвинениями.
– Так чего же ждать! – вскричала Фьяметта. Руки аббата лежали на коленях, перебирая четки. Он поглядел на нее из-под кустистых бровей.
– Я не… могучий маг, Фьяметта. Слабее твоего отца, да и некоторых других магов в Монтефолье… Бог свидетель, когда-то я пытался обрести такое могущество. Моим тяжким бременем было обрести понимание, превосходящее мой талант. Те, кто может, обретают. Те, кто не может…
Амброз негодующе охнул и отрицательно махнул руками:
– Нет, отче.
Уголок губ аббата вздернулся.
– Мой добрый брат, по каким меркам ты судишь? Ты думаешь, что здесь в Монтефолье меня удерживает монашеское призвание? Лучшие таланты отправляются в Рим, в Священную коллегию. А те, кто помельче, остаются в глухих провинциях. В дни моей юности я мечтал еще до двадцати пяти лет стать маршалом. Этот воинственный бред я оставил только для того, чтобы возмечтать, как стану кардиналом-магом до тридцати пяти лет… Наконец, Господь ниспослал мне смирение, ибо знал, как я в нем нуждаюсь. Талант Шпренгера – если Вителли действительно он – гораздо сильнее его разума. Теперь после десяти лет обретения хитрости во мраке и тайне он нашел патрона, который защищает его, снабжает деньгами, позволяет черпать у него жизненную силу – Ферранте ведь обладает огромной волей, можете не сомневаться. Добавьте порабощенного духа с могуществом мастера Бенефорте, и их мощь будет… – Он умолк.
Амброз откашлялся:
– Признаюсь, отче, ваши слова сделали меня совсем больным.
– Я поставлен спасать души, а не жизни! – Пальцы Монреале перебирали и перебирали четки.
– Души можно спасти и потом, – настойчиво сказала Фьяметта – Теряя жизни, вы теряете и жизни и души.
Монреале улыбнулся ей странной улыбкой.
– А ты никогда не желала изучать схоластику, Фьяметта? Впрочем, нет, твой пол воспрещает это.
Фьяметта даже вздрогнула от внезапного озарения.
– Вы страшитесь не того, что потеряете свою душу, вы страшитесь просто потерять.
Страшится того, что недостаточность таланта, в которой он себя винил, подтвердится.
Амброз ахнул, слишком грубым было оскорбление, но усмешка Монреале стала только шире.
В его прикрытых веками глазах нельзя было ничего прочесть.
– Иди спать, Фьяметта, – сказал он наконец. – Амброз, я пришлю брата Перотто следить за этим ртом и поддерживать его всю ночь. Хотя, полагаю, больше пока не будет ничего. – Он встал, расправил одеяние, потер лицо. – Я буду в часовне.
Глава 12
Тейр хранил полную неподвижность. Гадюка поуспокоилась, но, вместо того чтобы заползти под его скрепленные ноги, как в расселину на уступе, она обвилась вокруг его икры и бедра. Видимо, прельстившись теплом. Сквозь тонкую вязку чулка Тейр ощутил прохладу гладких чешуи, когда она заползла чуть повыше. Пока Тейр оставался самым теплым местом в комнате, покидать его гадюка как будто не собиралась. Тейр не осмеливался даже приподнять темный холст, все еще жестко накрывавший его голову и тело. Ему настоятельно требовалось помочиться, и у него нестерпимо свербило в носу Он боялся, что вдруг чихнет, морщил нос, вздергивал и вытягивал нижнюю губу, но это не очень помогало. Сколько прошло времени после того, как два чернокнижника ушли из этого каменною мешка? Вечность? Но мрак оставался все таким же густым, не смягченным первыми серыми лучами рассвета Если бы он хотя бы видел эту проклятую гадину, то померился бы с быстротой ее укуса, постарался бы сжать ее позади головы, но ощупью… Но он долго так не высидит. Холод каменного пола высасывал последнее тепло из его онемевших ягодиц, а затекшие от неподвижности ноги грозила вот-вот свести судорога.
Он молился, чтобы гадюка наконец уползла, но взамен услышал скрип ключа в замке. Змея крепче сжала в кольцах его ногу. По полу прозвучали легкие шаги ног, явно обутых в сапоги, замерли где-то в углу. Звякнула какая-то посуда, что-то забулькало – словно выливали жидкость из кувшина. А затем… Тейр стал даже еще более каменным – голос Вителли заговорил нараспев по-латыни. Змея дернулась. Вителли повторил слова уже с нетерпением. Змея ослабила кольца, но осталась лежать на коленях Тейра. Ну так она же простая деревенская змея и, наверное, не понимает изысканной латыни секретаря! Тейр с трудом подавил истерический смешок.
Вителли выругался вполголоса:
– Проклятая ползучая дура! Наверное, уже уползла. Придется отправить завтра в Венецию олуха- солдата купить другую.
Сердитое удаляющееся шарканье, скрип запирающегося замка. Змея испустила злобное шипение. Тейр смигнул слезы разочарования и страха, которые поползли вниз, невыносимо щекоча нос. Нет, надо ее схватить…
По полу комнаты что-то прошуршало. Даже в безмолвии камня и ночной тиши Тейр сумел уловить этот звук только потому, что все его чувства были напряжены. Но и змея, очевидно, его услышала. Ее голова приподнялась, закачалась из стороны в сторону, а затем виток за витком пресмыкающееся соскользнуло с
