А? Так жильцы?.. Да, да. Но у нее-то, в этом этаже ничего?
- Корреспонденция еще не разобрана...
- Корреспонденция? Видели мы эту корреспонденцию... Ну, я сам съезжу. Вы лицо подначальное и всего не можете...
- Дядя! Дядя!
Ворвалась Ирочка.
- А? Что? Как ты смеешь...
- Но, дядя, это совсем разбойники. Телеграфист пришел, мне телеграмма, и они не дают.
Сыщик подал жандарму телеграмму. Тот, прочитав, передал Корнуту.
- Дядя, что такое? Да скажите же...
- Раиса Михайловна спрашивает, где Яша.
- Яша? Яша? Ну, если Яша в Москве, так я знаю где. Тут недалеко меблирашки, клоповник ужаснейший. Там он останавливается. Знаю. В Зачатьевском...
По телефону справились.
- В ночь арестован.
- Арестован? Яша арестован? Ну, не разбойники ли, дядя. Это Яшу-то!
- Да уж. Это слишком. Господин жандарм, я иду сейчас, куда надо. А вы уж здесь, пожалуйста, по возможности...
На лестницу вызвал за собой Корнут сыщика с красным носом. Притворив дверь, вполголоса:
- Все подробно мне донести. Вечером в Большую Московскую. И про здешнее, и про Зачатьевский. Вот вам.
Из бумажника сторублевку вынув, в руках ее мял, не отдавая.
- Да, да... Народ-то вы больно ненадежный. Вот.
И разорвав кредитку пополам, сунул половинку в подставленную потную ладонь.
- Но ведь это как же-с? Погубленные деньги.
- Ничуть. Это задаток. Исполните все по хорошему, и вторая половинка ваша. А пока ни ваша без моей, ни моя без вашей гроша ломанного не стоят.
- Остроумно. Совершенно верно-с. Будьте благонадежны, ваше превосходительство.
Гервариус, распахнув дверь, кричал на весь переулок:
- Карету его превосходительства Корнута Яковлевича!
Ирочка кричала из окна:
- У меня ложа сегодня... Абонемент, «Князь Игорь»! Выручайте...
XXXI
Морозит давно. Под дыханием крепких утренников листья красные кленовые и желтые липовые за заборы пали, на набережную. Ветер порывный листья шуршащие в грядки метет.
А сегодня впервые бело.
Отстояв позднюю обедню заказную, именинница старуха Горюнова в домик свой приплелась; служанка краснощекая, под локоть поддерживая, довела через дорогу.
- Снежок-то, барыня! Благодать...
- А тебе бы, шлюха, языком звонить бесперечь. Беги, пироги погляди.
Села Горюнова вдова на диван в гостиной, колени ладонями трет, на просфору глядит. Просфора большая-большая. И частиц много вынуто копнем. Задремала вдова, голову в чепце парадном свесив. Гостей-родственничков поджидая, задремала.
На извозчичьей пролетке Дорофея подъехала с детьми.
- Младенчики, внучатки молодшенькие.
Тусклы взоры Дорофеи. Сквозь стекло глядит на белое, снежное, глядит не мигает. Горе, горе в душе живет, гнездо свило. На краткий час из души вылетит, а там опять. А тут сегодня, в родном дому, слушая щебет своих детей и их бабушки, поникла головой Дорофея, в слова не вслушивается. За окно глядит в белизну, такую простую и жуткую. И в родном дому сидя, в кресле гостиной, видит сегодня Дорофея горе свое не как хищную птицу злую, а как наседку толстую; разной дряни в душу натаскала, гнездо душное сделала, сидит, цыплят высиживает. Крови ей, наседке, не надо, живой крови. Цыплят высиживает, ждет. Народятся, и совсем душа как ящик-курятник станет... О, горе с крыльями ястребиными, с клювом кровавым, приди!
-...и что это, как воды в рот набрала... Иль неможется?
- Ах да...
И опять душою тоскующей мыслит о своем горе. Не словами мыслит душа умирающая и не мыслями. Как бел, как холоден снег... А разве плохо умереть? Разве страшно?.. Поцелуи греховные - веселое солнце. Ныне из неба Бог улетел...
Подъехала Раиса Михайловна. Сын Константин с нею.
- Ах, Раисочка, дочечка, и с внучоночком...
Презрительно глядя на желуди и листочки подносика, на котором белая лампа с медальончиками, рыжий Костя усики пощипывает; бабушке ни слова, матери Раисе Михайловне подчас:
- Да, мамаша.
На тетю Дорочку раза два взглянул-усмехнулся. И чуть морщась, рукой отстранял малолетних белокурых Дорочкиных деток, своих двоюродных сестриц. На подносе звенящие чашки внесла, как по канату идя, краснощекая девица. Раиса Михайловна с матерью беседу повели чинную про Костину близкую свадьбу.
- Вот бабушке-то радость. Внучонок милый...
Но внук ни слова. И не взглянет.
- А неужто ж, Раисочка, невесту до свадьбы так и не увижу?
- В Москве она... семейство ее в Москве... Не может... Да и свадьбу мы, мамаша, в Москве решили.
- Как в Москве? Ты же, Раисочка, сама тогда, помнится...
- Нет, удобнее, мамаша...
- Как так удобнее? Виданное ли дело, жених на свою свадьбу за тридевять земель... Ведь жить-то в твоем они дому будут?
- Не решено, мамаша. А свадьба в Москве. И удобнее, и для дела полезнее. У них, у Емельяновых, в Москве свое дело большое. По поводу свадьбы нужные знакомства... ну и прочее...
На сына взглянула, будто шепнула: Подскажи же.
Но не пошевелился Константин. Будто не про него речь. Разглядывал теперь Дорочкины башмаки. Дорочка маленькая-маленькая стала. Молча глядела в свое белое, заоконное.
- А на свадьбу ты как же, Раисочка? Здоровье-то твое ныне...
- Не решено еще, мамаша...
Звонок. То Дорофеин супруг. В тесной прихожей - а дверь в гостиную открыта - принужденно- развязно калошами стучал, ладони потирал и что-то даже будто принимался насвистывать.
И в гостиную вошел. И поздравил тещу с днем ангела. С Раисой Михайловной поздоровался, с Константином, Дорофее жене что-то шепнул, в кресло сел, на Раису Михайловну еще раз поглядел независимо и сказал:
- Ну-с, господа, с морозцем вас.
Никто не ответил.
- А у меня только что занятия кончились.
Кашлянул, снял очки и стал протирать носовым платком.
- А вы чайку-то что же?
И опять Горюнова вдова голову в парадном чепце к Раисе дочери повернула.
- А Зиночка что же это? Аль бабушку забыла?
