что Джулиана была человеком, она вышла из навязанной ей роли, подтвердив своим поведением мою догадку о том, что эта роль ей навязана, что этот мир создан искусственно. Они люди, и человеческое прорывается, не может не прорваться, сквозь наспех сляпанную бумажную маску все явственнее проглядывает человеческое лицо. Это может означать и такое: неведомые экспериментаторы лишь вдохнули жизнь в свои создания, а дальше от них ровным счетом ничего не зависело. Ждали они чего-то подобного или нет? Понимали ли, разбирались ли в том, что создали?
Я медлил. Нужно было что-то решать.
В любой отрасли кроме писаных законов есть неписаные, и лучший работник — тот, кто в равной мере руководствуется и теми и другими. В нашей работе это проявляется особенно остро. Сделать то, чего от тебя требует параграф, несложно, загвоздка в другом — исполнив предписанное, сделай то, чего от тебя требует неписаный закон. И вместе с тем не забывай, что есть границы, которые нельзя переходить, — границы между необходимой долей инициативы и вседозволенностью, между риском и ненужной бравадой.
Я сделал больше, чем от меня ждали. Они там предполагали все, что угодно, но Неизвестное, как это всегда бывает, оказалось совсем непохожим на то, что о нем напридумали. На то оно и Неизвестное.
Долг службы властно направлял меня назад, на берег. Я хорошо помнил дорогу, у меня была мощная машина, и никто не стал бы меня задерживать, вздумай я покинуть город. Но вопреки мыслям об уставах и параграфах, тревожному ожиданию слетевшихся светил науки, вопреки всему прежнему перед глазами вставали то моросящий дождь и перестук пулемета в карьере, то лицо умиравшей на мостовой Джулианы, то воспаленные глаза изнуренного страшной бессонницей Ламста. Были только континуум и я.
Я упустил момент, когда можно было уйти без колебаний. Знал, что никогда не прощу себе, если уйду, знал, что и мне не простят — пусть в глубине души, но не простят. Так что я оставался.
В подъезде что-то загремело, бухнула дверь, на улицу вылетел растрепанный долговязый юнец и припустил что есть мочи. На бегу он потирал спину и ниже и оглядывался. Следом выскочил толстяк в пижамных штанах и майке, махая широким ремнем, заорал вслед:
— Я тебе покажу Команду, сопляк! На порог не пущу! — возмущенно плюнул, стянул ремнем пузо и ушел.
Я тронул машину. Будь у меня лошадь, я поднял бы ее в намет. Это было бегство — от уставов, параграфов и инструкций, от себя прежнего, от всего, что я уважал и соблюдал, пока не оказалось, что этого мало.
Глава шестая
У ближайшего телефона я затормозил, вылез и набрал номер, который мне дала Кати. Откликнулся мужской голос и стал подозрительно допрашивать, кто я такой, откуда знаю этот номер и зачем мне, собственно, нужна Кати Клер. Я разозлился и рявкнул, что я — Алехин, он же объект номер пять особо опасный, так ей и передайте или лучше сначала справьтесь у Ламста. Мой собеседник сразу подобрел и передал трубку.
— Что? — быстро спросила Кати. — Опять осложнения?
— Теперь никаких, — сказал я. — Никто за мной не гоняется, скучно даже с непривычки.
— Где ты?
Я описал ей ближайшие дома и воздвигнутую посреди треугольного газона абстрактную скульптуру сомнительного достоинства, похожую на захмелевшего удава, защемившего хвост в мясорубке и теперь старавшегося высвободиться. Этакий Лаокоон навыворот.
— Порядок, — сказала она. — Это близко, я до тебя пешком добегу. Никуда только не уходи.
Я пообещал не уходить, вернулся в машину и стал ждать. Буквально через минуту она, запыхавшись, вылетела из-за угла в сопровождении скакавшего впереди Пирата, одетая точно так, как в день нашего романтического знакомства, то есть вчера. Я посигналил, потому что она стала растерянно озираться, и открыл им дверцы. Псина привычно, по-хозяйски влезла на заднее сиденье, дружелюбно ткнула меня мордой в затылок и улеглась, свесив переднюю лапу. Кати села рядом со мной и сразу же углядела, глазастая, распухшую нижнюю губу и пораненные руки:
— Опять ухитрился во что-то влипнуть?
— Да вроде того.
— А где машину взял?
— Досталась в наследство…
Не сводя глаз с бедолаги удава, я рассказал ей все, что произошло с той минуты, когда мы вчера днем расстались. Она слушала, положив подбородок на сплетенные пальчики, любопытство в глазах сменялось страхом, страх недоверчивым раздумьем.
— Но этого не может быть.
— Ну да, — сказал я. — «Еще ни один человек не оставался в живых…» Капитан Ламст, цитата две тысячи триста. А разве кто-нибудь пробовал? Привыкли вы, черти, к сложившимся порядкам, не приходит вам в голову, что это не порядки, а затянувшееся недоразумение…
— Исследовательская работа велась и ведется.
— Значит, не с того конца подходили.
— Почему? Собственно говоря, ничего нового ты не открыл. Мы знаем, что вурдалака можно привести в шоковое состояние именно так, как это сделал ты. Это обнаружили довольно давно.
Дальше они и не могли пойти, сообразил я. Это я знал, что в настоящем большом мире никогда не было вурдалаков, а им, не ведающим своего происхождения, замкнутым в заколдованном месте, над которым и солнца-то нет, не понять, что вурдалаки — противоестественная нелепица. Самим им не справиться, им просто необходим человек, знающий, что мир не ограничивается всякими там Мохнатыми Хребтами и Ревущими Холмами, а человечество — ими самими. Так что прости меня, Панта, я им нужен. Думай обо мне как о нарушителе, я уже не на задании, я сам от себя… впрочем, разве только от себя? Я еще и от них, от тех, про кого мы сегодня не помним даже, как их звали, используем собирательные образы…
— Ты знакома со Штенгером? — спросил я.
— Лично — нет, но знаю вообще-то.
— Адрес знаешь?
— Знаю.
— Пистолет с собой?
— Ага.
— Вот и отлично, — сказал я.
Пульсирующий вой сирен. Мимо нас промчалась стая длинных легковых машин, варварски разрисованных от руки какими-то спиралями, постными ликами с огромными глазами, оскаленными черепами и цветными кляксами. За машинами волочились гремящие связки пустых жестянок. Завывающий, гремящий кортеж исчез за поворотом.
— Эт-то еще что такое? — осведомился я.
— Так… — Она смотрела вслед зло и брезгливо. — Очередное извращение, Штенгер навыворот.
— Антискотство?
— В некотором роде.
— Посмотрим? Очень мне хочется взглянуть, что это такое — Штенгер навыворот.
— Ничего интересного.
— Все равно. Работа у меня такая — смотреть и слушать.
— Хорошо. Только я сяду за руль, ты дороги не знаешь.
Мы поменялись местами и вскоре прибыли на окраину города. На краю котловины, поросшей нежной зеленой травкой, выстроилось не меньше сотни машин, а их хозяева столпились внизу, где стоял накрытый зеленым стол и что-то ослепительно поблескивало. На круглой высокой кафедре ораторствовал человек в черном.
