Разве нельзя было обойтись без мучительных взаимных терзаний, без этой изнурительной вражды? Разве нельзя было примириться — ради меня? Мама, ведь я так просил! Я плакал тогда, мама, я так уговаривал тебя, я разрывался на части, а ты — ты была безжалостна, требуя от меня н е в о з м о ж н о г о... Разве это справедливо, мама?!
Я знаю, ты думаешь, что я виноват в твоей смерти. Но ты не права, не права, не права. Я не оправдываюсь. Никаких оправданий мне и не надо — я просто хочу, чтобы ты, наконец, поняла: нельзя было так безоговорочно настаивать: «Я — или Она!». Нет, мама, нет. И ты, и она, и я, и дети, и мирная жизнь, и счастье, и душевный покой... вот бы как надо... вот бы как было хорошо...
Разве тебе сейчас легче, мама? Ты этого, что ли, хотела добиться? Ты на это рассчитывала? Значит, ты к этому и стремилась: чтоб я не знал никогда покоя и вечно искал у тебя прощения и безуспешно пытался тебя переубедить?.. Мама, так нехорошо. Почему ты так никогда со мной и не помирилась?.. Почему ты смотришь на меня с таким упреком, ну почему ты молчишь? Чего ты хочешь? Чего? Ну, скажи — и я сделаю. Обещаю тебе — я сделаю. Обещаю! Не молчи! Мамочка... ради бога...
Хозяйка суетилась на кухне, когда из комнаты постояльца послышался ж е н с к и й голос. Хозяйка удивилась: ведь она точно знала, что никакой женщины там быть не могло. Она подошла к двери, прислушалась — ни звука. Хозяйка нагнулась, глянула в замочную скважину: в комнате было пусто. Хозяйка почему-то вдруг очень перепугалась, сердце ее затрепетало, дыхание прервалось. Она выпрямилась, отдышалась. Потом с силой толкнула дверь — створки распахнулись. Комната была пуста.
Балконная дверь оказалась открыта. Хозяйка вышла на балкон, облокотилась на перила, склонилась — и долго и безуспешно вглядывалась сквозь мрак, пытаясь увидеть нечто страшное на тускло блестевшем внизу асфальте.
