— Ну и что? — в третий раз спросила я.
— Ничего, — досадливо и обиженно отмахнулась Каюмова. — Как можно быть такой тупой? В куртке два кармана, а во втором, если ты помнишь, лежат ключи. И Бирюкова мы отвезем в квартиру. В его собственную квартиру! Там и положим.
Пусть пока полежит. А потом, если и найдут, пусть сначала докажут, что он не поехал из театра домой и его не дома прирезали.
«Москвичонок» продолжал с унылым скрипом катиться по проспекту, а я с таким же скрипом думать. Что-то не складывалось, что-то не склеивалось, что-то казалось мне странным и подозрительным.
— Слушай, — пробормотала я, нервно теребя пуговицу на жакете, — а у тебя что, тоже с ним что-то было?
— С кем? С Бирюковым?! — Наталья брезгливо оттопырила нижнюю губу. — Вот еще! Пожилые толстые гении, строящие из себя казанов, совсем не в моем вкусе…
А с чего ты вдруг спросила-то?
— Да ни с чего… Просто… Просто откуда ты его адрес знаешь?
— Ах вот оно что! — Она легко рассмеялась. — Так это все знают. А еще все знают, что у Вадим Петровича на кухне самодельная облепиховая бражка стоит.
Говорят, вкусная!.. И зеркало у него в спальне во всю дверь. Слухами земля полнится! Ты же сама сколько лет в театре проработала, неужели тебе такие вещи объяснять надо?
Я пристыженно улыбнулась. Однако ощущение тревоги не исчезло вовсе, оно лишь слегка поблекло.
Тем временем мы обогнули двухэтажный мебельный магазин и свернули во двор.
— Все, приехали! — сообщила Наталья, припарковываясь возле бордюра. — Выносить будем.
К счастью, абсолютно все окна в доме были темными. Жильцы мирно спали.
Мы выволокли тюк на асфальт, осторожно закрыли дверцы «москвичонка» и, сгибаясь под тяжестью Вадима Петровича, потащились к подъезду. Естественно, дом оказался пятиэтажным и не обремененным удобствами типа лифта. Конечно же на лестничных клетках не было света. Единственным плюсом можно было считать то, что дверь в квартиру открылась сразу — без тщетных дерганий за ручку и ударов бедром.
И снова в прихожей меня охватило странное и знакомое уже чувство неясной тревоги, причин которой я решительно не понимала. В квартире было темно и тихо.
На тумбочке под зеркалом лежала свернутая в трубочку газета. И зеркало, и хрустальные капельки нелепого бра поблескивали тускло и холодно.
— Куда теперь? — спросила я у Натальи, озирающейся по сторонам.
— Не знаю. В ванную, наверное, — отозвалась она, пожав плечами. — На диван или на ковер — опасно. Начнут следы крови сличать на обивке да на одежде, сообразят, что не того… Нет, в ванную надежнее!
Познания Каюмовой в области криминалистики впечатляли. Пришлось снова покорно вздохнуть и взяться за ботинки с толстой рифленой подошвой…
Ванная в квартире Бирюкова была типичной ванной вольнолюбивого холостяка. Круглое, без затей зеркало. На пластмассовой полочке — крем для бритья, стаканчик с зубной щеткой и флакон шампуня. На змеевике — сохнущие плавки и две пары черных носков. Под раковиной — точно такие же, только грязные, носки свалены внушительной кучей.
— Тапочки принеси! — скомандовала Наталья, присев на корточки перед Вадимом Петровичем, все еще замотанным в плед. — Что он у нас в ванной в ботинках-то делать будет?.. В прихожей посмотри или в спальне…
Конечно, шастать по квартире покойного Бирюкова мне не особенно хотелось. Но еще меньше я жаждала разматывать остывшее тело с уже подсохшим кровавым пятном на груди. Поэтому послушно вышла из ванной и побрела в прихожую.
Линолеум в коридоре был совсем холодным — откуда-то сквозило. Видимо, в одной из комнат Вадим Петрович позабыл перед уходом закрыть форточку. Но меня и без того пробирала противная дрожь. Так глупо вляпаться могла только кромешная, безнадежная идиотка. А все из-за чего?! Точнее, из-за кого? Из- за того же драгоценного Пашкова! Все несчастья в моей жизни случаются исключительно по его милости. Кто бы мне сказал еще год назад, что скоро я буду пугливой тенью пробираться по квартире свежего покойника, стремясь найти и натянуть на его мертвые, костенеющие ноги домашние тапочки!
Дурацкие висюльки на бра по-прежнему тускло. мерцали. Хотелось звездануть по ним со всей силы и расплакаться от страха и усталости. Но вместо этого, я встала на четвереньки, пошарила рукой под тумбочкой, надеясь сразу обнаружить что-нибудь приемлемое из обуви. Наткнулась на тюбик губной помады, досадливо чертыхнулась, открыла тумбочку. Тапочки действительно стояли здесь — милые, уютные, с розовыми плейбоевскими зайчиками на черном вельвете. И у меня вдруг противно защипало в носу. Кошмарного, хвастливого и похотливого Вадима Петровича все-таки было жалко…
Когда я вернулась в ванную, он, уже распеленатый и разутый, лежал на полу лицом к стене. Каюмова курила, сидя на краю ванны. Взглянула на тапочки, одобрительно кивнула и снова, зажав сигарету во рту, опустилась на корточки.
Двумя пальцами поправила загнувшийся край носка, надела тапку на левую ногу.
— Ты знаешь, — я отвела взгляд от мертвого тела и принялась с повышенным интересом изучать носки на змеевике, — мне кажется, мою голову посетила интересная мысль. Что, если в этот раз вместо соседей я сообщу в театре о том, что Бирюков «на похоронах»? Ну, приду утром к началу репетиции и скажу: так, мол, и так, мы вчера вечером поговорили, Вадим Петрович решил ввести меня во второй состав, а потом я поехала домой и он попросил передать, что завтра уезжает на похороны… Сразу двух зайцев убиваем: и о запое в театре узнают, и я как будто ни сном ни духом — никакого греха за собой не чувствую, ни от кого не скрываюсь… Нормально ведь, да?
— Хреново! — Каюмова резко выпрямилась и стряхнула со своих острых коленей сигаретный пепел. — Бесполезно все. Ничего у нас с тобой не получится, и времени у тебя ни черта нет. Так что можешь вешаться!
— Почему?
— Потому. Потому что мы «Гамлета» сейчас репетируем. А через три дня к нам по этому поводу целая делегация от Комитета культуры приходит. Вместе с телевидением. Снимать будут, до чего наш замечательный Вадим Петрович доэкспериментировался в своей «творческой лаборатории». Так что, если режиссера не окажется на месте, его и с «похорон», и с луны выдернут. А не найдя ни там, ни там, уж точно позвонят в ментовку… Вот, блин, невезуха! Раз в жизни он кому-то понадобился, и сразу в такой неподходящий момент.
— И что же теперь делать? — растерянно спросила я. Времени на поиски Ольги оставалось в этом случае действительно катастрофически мало, хотя идейка, как ее искать, у меня уже была…
— А я знаю? — Каюмова снова вытащила из кармана своей обвислой кофты пачку «Честерфилда». — Почему, вообще, я должна все знать за тебя? Ты же у нас умная, крутая, мужиков вокруг пальца обводишь на «раз-два»! Ты же приехала Москву покорять! Вот и придумай что-нибудь, пошевели мозгами!.. Из-за тебя я еще со своей машиной вляпалась — черт дернул Помогать…
И тут обида, внезапная и острая, как зубная боль, пронзила меня от затылка до самых пяток. Я не понимала толком, на кого злюсь: на Наталью ли, которая сначала сама предложила помочь, а потом заныла, на Пашкова ли, из-за которого все и случилось, а вероятно, и на саму себя, растерянную и перепуганную, как глупая курица? Зато мне было совершенно ясно, что дальше так продолжаться не может. И не может дальше какая-то «хворая лабораторная мышь» тыкать меня носом в мою собственную беспомощность.
— Все! Не плачь! — Мои губы сами собой сложились в кривую усмешку. — Выкрутимся. А с «Гамлетом» поступим так… Я скажу, что заканчивала режиссерские курсы и Вадим Петрович на время своего отсутствия попросил меня провести несколько рабочих репетиций.
На каюмовском лице прорисовались одновременно и одобрение и удивление.
— А хорошо, кстати! — Она покачала головой. — Очень даже недурственно!..
Вот видишь! Соображаешь же, когда хочешь!..
Несчастного мертвого Вадима Петровича, заботливо обутого в тапки с зайцами, мы оставили в ванной. На лестничную площадку вышли на цыпочках и на первый этаж спустились, стараясь даже не дышать. А
