молчала, как будто все только что сказанное само собой разумелось.
— Оля, — предприняла я еще одну жалкую попытку убедиться в том, что все это — лишь недоразумение, — вы ведь сами спрашивали: зачем? И главное, зачем так сложно? Почему кому-то понадобилось устраивать целое представление из убийства Вадима Петровича?
— Пока не знаю. — Она так хладнокровно пожала плечами, что у меня по спине пробежал неприятный холодок. В каждом ее слове, в каждом жесте чувствовалась спокойная уверенность женщины, которая нашла убийцу и теперь непременно отомстит.
— И потом… Помните, когда я заикнулась про колдовство и магию, вы сказали, что там тоже все очень логично и каждое действие имеет совершенно конкретную цель: либо тебя за что-то карают, либо от тебя чего-то хотят, либо просто приносят в жертву, как ритуального козла? Помните? — Ольга все так же спокойно кивнула. — Вот видите! Даже во всей этой оккультной чертовщине так! А здесь? Какая здесь может быть цель?! Да, Наташка уже через пять минут общения со мной поняла, что от меня можно добиться чего угодно без дополнительных запугиваний! Я сразу, вы понимаете, сразу готова была бежать отсюда сломя голову и всю оставшуюся жизнь не раскрывать рта! Стоило меня о чем-нибудь спросить — просто спросить, не обязательно подсовывая под нос мертвые руки! — я бы тут же все выложила как на духу! Ну не борец я по характеру, не герой, и в разведку меня брать нельзя! А самое-то главное — Наташка об этом .знала!
Выложившись на полную катушку, я как-то сразу сникла и взглянула на Ольгу с робкой надеждой. Но та, похоже, не была склонна к оправдательным вердиктам.
— Знала не знала — это все детали. — Ее глаза жестко сощурились, а губы презрительно искривились. — Я, честно говоря, думаю, что она всего лишь исполнитель, а никак не мозговой центр. Ваша любимая Каюмова ничего сама не решала, но это не важно — все равно получит то, что заслужила, и…
— Вы собираетесь идти в милицию?
— С чего вы взяли?
С минуту мы смотрели друг на друга с одинаковым выражением искреннего недоумения во взглядах. Потом почти одновременно опустили глаза. Мне было страшно. Однако я не знала, что можно возразить, какие привести аргументы в пользу все еще дорогой моему сердцу Каюмовой.
— Но надо же хотя бы проверить? Хотя бы как-то убедиться?
— Согласна. — Ольга наконец сняла свой кошмарный капюшон и взбила пальцами темные крупные локоны. — А для начала было бы совсем неплохо ее найти.
Поэтому я сейчас собираюсь поехать в ту квартиру и поговорить с соседками. Если хотите, можете отправиться со мной.
До «Красных ворот» мы ехали на метро, потом шли мимо высотки и ярко освещенных витрин магазинов. И везде пассажиры и прохожие косились на нас весьма подозрительно. Мы и правда являли собой очень странную пару: печальная, красивая, одетая с иголочки Ольга и моложавая бомжиха в старом болоньевом плаще. Потоки слез, пролитые в отделении, не только не украсили мою физиономию, но еще и усугубили эффект, производимый гримом. Я думаю, честным согражданам ужасно хотелось предупредить Ольгу о том, что надо внимательнее следить за своей сумочкой и карманами.
В полутемный и мрачный двор каюмовского дома я нырнула с большим облегчением. У глухой кирпичной стены стояло несколько машин, в помойке копался мой незнакомый «собрат».
— Вы уверены, что хотите туда пойти? — спросила Ольга, задумчиво раскрыв и снова закрыв пачку сигарет.
— О чем вы?
— Ну, хотя бы о том, что ваша Наталья вполне может оказаться дома.
Ольга чувствовала, что я до сих пор до конца не верю, и давала мне возможность если не смягчить, то отсрочить удар.
— Нет, я поднимусь вместе с вами. Тем более, что тетя Паша будет гораздо охотнее разговаривать со мной.
— Как хотите. — Ольга пожала плечами и первой вошла в подъезд.
До самой двери квартиры мы молчали и только перед тем, как нажать на кнопку звонка, обменялись взглядами.
'Лучше расставить все точки над 'и' сейчас, сразу!' — сказали мои глаза, «Я уверена, что точки расставятся именно так, как я говорю!» — ответили глаза Ольги.
Дверь открыла меломанка. Она не казалась особенно расстроенной или печальной, но тем не менее была одета в траур — черную шерстяную юбку, черный свитер и черные чулки с нелепыми рельефными горошинками. Зато тетя Паша, показавшаяся в конце освещенного коридора, откровенно хлюпала носом.
— Женечка! — Она поспешила мне навстречу, тяжело переступая полными ногами с расширенными вздувшимися венами. — Женечка! Несчастье-то у нас какое!
Это что же творится?! Это что же делается?! За что же вам, молодым?!
Ольга едва заметно сморщилась, учуяв густой и кислый запах перегара. Я же торопливо схватила тетю Пашу за руку:
— А что такое? Что случилось? С Наташей, да?
— Да. — Она снова громко хлюпнула. — Умерла наша Наташенька. Умерла! И некому, кроме меня, на ее могилке поплакать!
— Да ладно вам притворяться-то, Господи! — брезгливо бросила меломанка, присевшая на ларь с картошкой. — Не вы ли всего полдня назад все инстанции обегали, узнавали, кому комната достанется?
— А тебе завидно, что не ты первая успела, да?
— Мне незачем спешить. — Меломанкины сухие губы сложились бантиком. — Я же вам русским языком объясняю, Павлина Андреевна: по закону все права на эту жилплощадь принадлежат мне. Так что можете, конечно, суетиться…
— Оставьте ваши разговоры на потом! — неожиданно резко оборвала Ольга. — Нам хотелось бы узнать, что все-таки произошло с Натальей?
Повисла секундная пауза, а потом тетя Паша как-то по-бабьи просто и от этого страшно сказала:
— Утонула Наташенька. В Москве-реке утонула… Следователь приходил, сказал: нашли ее утром, так и плавала в одной сорочке с веночком каким-то на голове… Говорят, что она это в состоянии…
— невменяемости, — услужливо подсказала меломанка, так и не ушедшая в свою комнату.
Невменяемости.
— Вот-вот!.. С головой вроде у нее не все было в порядке.
И ничего не изменилось. Не рухнул потолок, не полезли из стен дьявольские рожи и зеленые руки вампиров. Не перевернулся мир. И только в голове моей со страшной скоростью закружилась шекспировская фраза: «Как радостно по ложному следу залаяли вы, датские собаки!»
— Офелия! — проговорила я одними губами. Помертвевшими, бескровными губами.
— Что? — отрешенно спросила Ольга.
— Я говорю: Офелия!.. А до нее были Полоний и Гильденстерн с Розенкранцем. Именно в том порядке, в каком должны были быть! И в театре Бирюков начинал репетировать «Гамлета»…
На этот раз она не задала ни единого вопроса, только тревожно и испуганно всмотрелась в мое лицо. Она поняла то же, что и я…
Мое первое, детское воспоминание о Шекспире накрепко связалось в памяти с образом большеротого мальчика из тележурнала «Ералаш», скорбно и потешно завывающего: «Юрик! Бедный Юрик!» В тот день мы втроем с подружками играли у меня дома «в магазин» и краем глаза поглядывали в телевизор. Юмора, естественно, никто из нас не понял, «несмешной» выпуск «Ералаша» был подвергнут резкой, принципиальной критике. И только через пару лет, посмотрев нормального «Гамлета» с Иннокентием Смоктуновским, мы осознали, в каком месте и над чем полагалось смеяться. Только тогда нам, наконец, стало ясно, что «Юрик» — действительно не «Юрик Никулин», а страшный череп Йорика, и что «Гамлет» — это не только про мордобитие, но еще и «про любовь». Классе в пятом стало модно с легкой небрежностью и неуклюжей иронией рассуждать: «Бить или не бить? Вот в чем вопрос!» А в восьмом мы проходили «Гамлета» по программе… Это была катастрофа! Кстати, Витенька Сударев, видимо, так и затормозился на том, школьном, уровне, ибо никогда не упускал случая пропеть при мне, начинающей актрисе, грезящей
