игрушечные. В стене блестело большое зеркало.
В глубине комнаты, прямо против Жени, по обе стороны плотно закрытой двери белели невысокие ниши. В них прятались хрупкие, тонконогие столики с вазами.
Вдруг дверь между нишами отворилась, и Женя увидела высокую женщину, которая вела за руку вихрастую девочку лет восьми в одной короткой рубашке. Женщина строго выговаривала ей. Женя услышала обрывки фраз: «…разве ты, Нина, не знаешь… кричать нельзя… бегать запрещено… Почему же ты шумела?» Девочка низко опустила голову.
Из коридора доносились многоголосый шум, беготня. Женя недоумевала: «Почему одним шуметь нельзя, а другим можно? Это же несправедливо. И почему средь бела дня девочку раздели? Почему ей платья не дают?»
Высокая женщина и Нина, громко шлепавшая босыми ногами, не замечая Жени, которая стояла за колоннами, свернули в коридор.
— «…на…направ…ляется…» — продолжала читать, девочка с красным бантом.
— Это путевка, — обернулась к ней Женя. — Путевка к вам. Видишь? «Направляется Максимова…» Максимова — это я.
— Поняла, поняла, ты к нам! — обрадовалась девочка и вернула Жене бумагу. — А я — Маня Василькова, дежурная. Я сейчас Тамару Петровну позову.
— Тамара Петровна — это кто?
— Завуч.
— Она у вас, наверное, злющая? — Женя подумала о женщине, которая только что была в вестибюле.
— Нет, не злющая, а строгая. — И Маня с важностью добавила: — Если завуч не строгий, что с детьми получится!.. Подожди.
Дежурная ушла.
Женя присела на чемодан. И вдруг ей захотелось увидеть дядю Сашу еще хоть разочек и сказать ему на прощанье что-то важное, что-то ласковое… А может, он еще не уехал? Женя была готова выскочить на крыльцо, закричать: «Дядя Саша!», но пересилила себя.
Маня скоро вернулась. Завуч Тамара Петровна велела привести новенькую к ней в кабинет.
— Пошли, пошли! — заторопила Маня и мелкими шажками быстро прошла вперед.
Женя взяла чемодан и пошла за ней. Осторожно пронесла его мимо столика с высокой стеклянной вазой и подумала: «Ребят сюда, уж конечно, не пускают! Они тут сразу всё перебьют, расколотят. Вон какая ваза… ее чуть тронь — осколков не соберешь!»
Столы, стулья — все здесь было такое маленькое, словно ненастоящее. А пол какой! Женя никогда не видела такого — полированные дощечки уложены «елочкой». По такому полу неловко шагать в пыльных после дальней дороги сапогах. И она старалась ступать своими широконосыми керзовыми сапогами как можно осторожнее. Походка у нее была легкая, и она шла бесшумно.
Вот и дверь с табличкой: «Заведующий учебной частью».
Маленький кабинет был обставлен совсем просто: стол, этажерка и несколько стульев. На столе тоже ничего лишнего: письменный прибор, остро отточенные карандаши, графин с водой, какая-то толстая книга в красном переплете.
Завуч Тамара Петровна Викентьева оказалась той самой женщиной, которая только что бранила босую девочку. Держалась она очень прямо. Русые волосы ее были зачесаны как-то особенно гладко и уложены вокруг головы валиком.
— Здравствуй, Женя. — Голос у Тамары Петровны был очень тихий.
Девочка вздрогнула. «Женя…» Так ее называли только дома. Так ее звала мама.
И Жене представилась мама такой, какой она видела ее последний раз: в старой ватной телогрейке, простоволосая, с капельками крови на щеке. «Женя, — кричала мама, — Зину, Зину береги!»
Только Женя не сберегла ее…
— Ты, значит, к нам? Отлично, — все так же негромко сказала Тамара Петровна. — Да ты садись.
Девочка молча села на стул возле стола.
— Ты одна? — спросила Тамара Петровна.
Женя угрюмо промолчала.
Тамара Петровна покосилась на чемодан:
— Так… Откуда же ты пришла или приехала, Женя?
Женя понимала, что не отвечать нельзя. Но она не могла произнести ни слова. Точно чья-то жесткая рука сдавила ей горло. Нахмурив брови, скрывая подступившие к глазам слезы, девочка опустила голову.
Стараясь вызвать Женю на разговор, Тамара Петровна спросила, где и в каком классе она училась, в какой собирается поступить.
— По возрасту тебе следует быть по крайней мере в пятом.
«По крайней мере?» Женя тряхнула головой:
— А я меньше чем в пятый и не пойду!
Тамара Петровна внимательным, долгим взглядом посмотрела на странную новенькую. Ей понравилось, как аккуратно, еле заметной полоской подшит к гимнастерке белый подворотничок, как туго, по уставу, затянут широкий офицерский ремень. Лицо обветренное, темное от загара. Нахмуренные брови, плотно сжатые губы…
— Вот что, Женя, — сказала Тамара Петровна. — Сейчас ты примешь ванну, пообедаешь. Лида Алексеева — она у нас председатель совета — познакомит тебя с девочками, расскажет о наших порядках. Надеюсь, ты с Лидой подружишься.
По привычке, Женя взяла чемодан. Сколько времени она с ним не расставалась, сколько километров проехала за последний год в громыхающем зеленом автобусе по дорогам войны!
Тамара Петровна улыбнулась, встала, подошла к девочке и осторожно отвела ее руку:
— Оставь чемодан, его в кастелянную унесут. Он тебе больше не нужен — ты дома!
Викентьева говорила обычным, ровным голосом, но в нем прозвучали какие-то нотки, от которых на душе у Жени потеплело.
— Хорошо, — чуть слышно ответила Женя и подняла на нее большие карие глаза.
В кабинет вошла няня и увела девочку.
Тамара Петровна осталась одна. Она снова взяла со стола бумаги новой воспитанницы. Их было немного — справка о здоровье, путевка гороно и направление воинской части:
«Настоящим подтверждается, что Евгения Максимова, дочь сержанта Советской Армии, погибшего в боях под Минском, Корнея Ивановича Максимова и партизанки Анны Трофимовны Максимовой, замученной фашистами…»
Глава третья. Лида
Няня повела Женю к доктору. Вера Васильевна Елецкая долго выстукивала ее и что-то все записывала на большом листе бумаги.
— На что жалуешься? — спросила она.
— Ни на что.
— Вот и отлично. Теперь иди мыться.
В широком коридоре, где только что бегали и шумели девочки, сейчас было пусто. На диване сидела завитая кукла в нарядном платье. Возле окон стояли фикусы, пышная герань и какие-то незнакомые Жене растения. На подоконниках в горшках цвели белые лилии.
