В глобальном мире происходит снижение реальной роли публичных политиков в принятии решений, которые теперь вырабатываются специализированными экспертными структурами и осуществляются под давлением глобальных факторов. Происходит виртуализация политики, при которой политический процесс воспринимается обществом как телевизионная картинка. При этом деловые качества политика отходят на задний план в сравнении с имиджевыми чертами характера, вызывающими доверие. Символические функции политики расходятся с реальным процессом принятия решений.
Политическая борьба в начале XXI века носит глобальный характер и определяется двумя основными группировками мировой либеральной элиты — социал–либеральной и неоконсервативной. В странах Европы и Северной Америки (кроме Кубы) правящие группы принадлежат к одной из этих «глобальных партий». У них имеются две разные стратегии, два ответа на проблему исчерпания ресурсов. Социал– либеральная стратегия предполагает стабилизацию роста, смягчение социальных конфликтов, снижение социального расслоения, что дает определенную экономию ресурсов.
Неоконсерваторы стремятся к усилению национально–государственной субъектности, социал–либералы при прочих равных условиях предпочитают «прозрачность» государственных границ и государственных структур для управления извне, из транснациональных центров.
Неоконсерваторы склонны разрушать низовые социальные нерыночные отношения и укреплять бюрократическую машину национального государства. Социал–либералы предпочитают укреплять глобальные вненациональные структуры управления, но и более терпимы к остаткам социального государства.
Если у власти в какой–либо стране находится группировка, входящая в социал–либеральную «глобальную партию» (при этом национальная партия, являющаяся ее филиалом, может называться как угодно и не обязательно иметь социал–демократическую самоидентификацию), то с ней борется филиал другой «глобальной партии». Для этой борьбы «все средства хороши» — от «бархатных революций» до терактов, заказанных через многочисленных посредников в интересах той или иной глобальной фракции.
В современном мире государственная субъектность за пределами «золотого миллиарда» возможна только при наличии стратегии, альтернативной неоконсервативной и социал–либеральной. При этом коммунистическая идеология показала свою низкую эффективность при переходе к решению постиндустриальных задач. А другие альтернативные идеи, не опирающиеся на поддержку государств, не могут получить достаточную поддержку в современных СМИ, контролируемых глобальными партиями. Возникает опасный дефицит стратегий в условиях нарастания глобальных кризисов.
Отношение двух «глобальных партий» к России и постсоветскому пространству в целом носит сугубо утилитарный характер. Россия для них — поле противоборства с конкурентами за источники сырья, инструмент дипломатической борьбы, «громоотвод» международного терроризма (точнее, тех его групп, которые не контролируются в данный момент).
Неоднородность российской политической элиты приводит к ее распаду на группы, ориентирующиеся на одну из «глобальных партий». Это усиливает «борьбу под ковром» в российской государственно– политической и медиа–элите.
Современные информационные и финансовые потоки не признают границ. Это оставляет мало шансов для суверенитета, понимаемого как монополия на власть национальной правящей элиты. Попытка замкнуться, защититься от мирового «сквозняка» обречена на неудачу, реальная альтернатива — либо активная «игра» в мировом пространстве, либо роль периферии. Но в том–то и беда, что право на активную игру сохраняется за узким кругом политиков. Причем представители России в него не входят. Расширить этот круг игроков может только развитие демократии в мире XXI века.
Демократия XXI века
Как можно говорить о демократии в мире, где преобладают глобальные факторы?
Но глобализация — не единственная перспектива человечества (экономическая глобализация может даже ослабнуть). В дальнейшем продолжится смещение власти и управления с национального на транснациональный, виртуальный и местный уровни. Реальный контроль над ресурсами будет переходить к двум уровням власти — наднациональному и локальному. Возрастут полномочия глобальных институтов (возможно, под флагом реформированной ООН) и союзов (Евросоюз и подобные наднациональные объединения в других частях света, включая Северную Евразию).
Виртуализация публичной политики и вытеснение телевидения плюралистическими интернет– коммуникациями создадут возможность для появления нескольких наиболее влиятельных виртуальных культурно–политических пространств с разными лидерами и системами организации. Демократия получит в этих условиях новые ниши для развития. Помимо локальной демократии могут возникнуть мировые субкультуры, организованные демократически. Но все достижения такой демократии могут быть обесценены усилением глобальной власти, которая даже теоретически не может подпадать под общественный контроль.
Переход власти на глобальный уровень диктуется и глобальностью вызовов, стоящих перед человечеством и требующих универсализации стандартов и регулирования.
Объективная тенденция к глобализации власти сильнее локальных авторитарных и полуавторитарных «суверенов», но может в итоге вылиться в глобальный информационный тоталитаризм. Шанс страны и личности защититься от этой тенденции — это демократия как система, олицетворяющая противоположные тенденции.
Виртуальные технологии и системы, аналогичные Интернету, сделают возможным одновременное существование на одной территории субкультур с разными мировоззрениями и собственными системами управления. Вероятно даже сосуществование на одной территории разных политических систем, которые вовлекают пользователей различных теле–и интернет–каналов. Некоторые мировые субкультуры могут начать играть роли, сопоставимые с ролью отдельных стран. Возникнет проблема разделения полномочий территориальной и виртуально–ориентированной власти.
Современная бюрократическая партийность все заметнее превращается в архаизм. «Информационная революция» создала технические возможности избавления от раздутых штатов партийных чиновников и других политических посредников между обществом и людьми, уполномоченными в принятии решений. Но средства электронного голосования сами могут быть средством манипуляции. Поэтому демократия должна иметь более надежную опору, чем подверженные манипуляции прямые выборы.
Такой опорой, дополняющей оптимизированную систему прямого представительства, может стать федерализм (делегирование), опирающийся на низовую самоорганизацию общества, самоуправление.
Собственно, именно самоуправление является демократией в чистом виде. Оно обеспечивает участие неполитиков в политике, простых людей — в принятии решений, которые их касаются. Человек уже не является управляемым существом, он вместе со своими соседями, коллегами и товарищами управляет собственной жизнью.
Но самоуправление локально, оно возможно в небольших группах — в подразделениях предприятия, в небольших территориальных общинах, общественных организациях. Самоуправляющиеся группы нуждаются в согласовании своих интересов. Самоуправление, при котором основные вопросы решаются при непосредственном участии каждого, не может действовать, если вопрос затрагивает интересы сотен и тысяч людей. Теоретики прямой демократии, прежде всего сторонники антиавторитарного социализма (Пьер–Жозеф Прудон, Александр Герцен и другие), выступали за формирование системы власти снизу вверх путем объединения личностей в общины (союзы, коллективы, коммуны), которые, в свою очередь, могут объединяться в более широкие федерации. Это позволяет комплектовать органы власти принципиально иначе, чем это происходит как при диктатурах, так и при многопартийности. Если в современных государствах бюрократия самостоятельно формирует свой состав, лишь иногда согласовывая свои социальные интересы с интересами народа, то при федерализме (делегировании) единая бюрократическая корпорация должна исчезнуть и замениться системой согласования социальных интересов, существующих на уровне гражданского общества. Органы власти при этой системе состоят из
