1960–х годах приток рабочей силы в промышленность сократился»[16]. Эти процессы подаются как проблемы именно «социализма», хотя речь идет о естественной динамике индустриального общества. Оно тяготеет к крупным промышленным формам. Сокращение притока рабочей силы — проблема любого зрелого индустриального общества, которое уже не может черпать ее в аграрном секторе своей страны.
При прочих равных условиях сокращение притока рабочей силы может и стимулировать эффективность производства, внедрение новой техники. Но для этого не только у высших руководителей СССР, но и в толще бюрократии должен быть стимул интенсифицировать производство. Но старые стимулы исчерпались по той же причине, по которой возник дефицит рабочей силы. Индустриальное общество приблизилось к пределам своего развития по прежнему пути.
В 1930–1960–е годы система продвигала наверх, стимулировала тех руководителей, которые стремились расширять свое дело, — таков был модернизационный советский проект, отождествлявшийся со строительством коммунизма. Та же система по другим ведомственным каналам выдвигала тех, кто стремился заботиться о благоустройстве территории, о нуждах трудящихся, даже о стандартах качества — если их можно легко замерить количественно. Но такая система может нормально работать, если в ней сохраняется целеполагание. Но когда эта задача перехода к индустриальному обществу была решена, понадобились новые критерии вертикальной мобильности, новые цели и ориентиры. Их с успехом могла предоставить социалистическая мысль, для которой индустриальная модернизация была лишь предварительным условием для решения собственно социалистических и коммунистических задач. Но за несколько десятилетий, пока вместо социализма строили индустриализм, теоретические модели времен Маркса пылились на полках библиотек и толковались узким кругом посвященных. Официальная идеология была далека от коммунистической тематики преодоления разделения труда, бюрократического господства и самой государственности. У правящего слоя не было понимания новых целей, стоящих перед обществом, его теоретики не знали общества, в котором жили, а после всех потрясений юности ждали покоя. Проектность советского общества была погашена, Брежнев дал бюрократии покой, постепенно остановив тем самым механизм карьерного стимулирования социально–экономического развития. Социально– экономический кризис был спровоцирован как раз той самой политикой стабилизации, которую Брежнев считал своим достижением.
Постепенный рост благосостояния должен был снять возможные напряжения между элитой и остальным населением. Среднемесячная зарплата в 1980–1985 годы выросла с 168,9 до 190,1 рубля в месяц, а зарплата рабочих — со 182,5 до 208,5 рубля[17]. Доход от подсобного хозяйства составил в 1980 году 7% общего дохода населения, в том числе у колхозников — 27,5%[18], а в реальности, возможно, и больше. С добавлением различных выплат и льгот среднемесячная зарплата в народном хозяйстве возросла с 233 до 269 рублей[19]. Разумеется, существовало и социальное расслоение. В 1980 году в СССР 25,8% населения получали доход ниже 75 рублей, а 18,3% - выше 150 рублей (в РСФСР уровень жизни был выше среднесоюзных показателей на 4,9–5,2%)[20].
При этом цены не стояли на месте, хотя по нынешним меркам их рост был еле заметным. Так, в 1968– 1973 годы цена килограмма мяса и птицы выросла в среднем с 1,622 до 1,673 рубля, то есть на 5,1 копейки. По копейке в год. Колбасные изделия — с 2,134 до 2,255 рубля — то есть на 12,1 копейки. Рыба — на 4,6 копейки, сыр — на хлопчатобумажной ткани подорожал на 2 копейки. Быстрее дорожали шерстяные ткани (на 1,69 рубля за метр), кожаная обувь (на 1,12 рубля за пару). Но и это — за пять лет. Телевизоры и телерадиолы выросли в цене с 286,72 рубля до 316,48 рубля, то есть на 29,76 рубля, холодильники с 208,26 до 235,27, то есть на 27,01 рубля[21]. Можно вспомнить, что эти товары были дефицитными. Но ведь у большинства советских людей к началу 1980–х были и телевизор, и холодильник.
Этот рост цен был отражением собственных возможностей советской экономики, такую стабильность нельзя объяснить ростом цен на нефть. Система сохраняла собственный запас прочности, а вот нефтяной допинг сопровождался некоторым ускорением инфляции. В 1980–1985 годы цены на мясо выросли на 5%, на колбасные изделия — на 13%, на рыбу — на 2%, на сыр и брынзу — более чем на 3%, на фрукты и бахчевые культуры — более чем на 21%. В то же время цены на животное масло, яйца, сахар, крупу не изменились[22]. Инфляционным фактором стала реформа планирования 1979 года, которая стимулировала вымывание дешевого ассортимента[23] .
В то время как цены на хлопчатобумажные ткани выросли почти на 30%, цены на шерстяные ткани упали почти на 5%. Если цены на радиоприемники возросли на 5%, то на цветные телевизоры упали на 9%. Средний индекс инфляции в 1980–1985 годы, рассчитанный по 37 показателям, составил 6%[24]. Таким образом, с учетом инфляции, доходы населения выросли на 5%. Однако рост доходов усиливал дефицит. Рост цен лоббировался хозяйственными ведомствами и предприятиями, позволяя таким образом «затыкать дырки» в «прорехах» плана.
Помощник генерального секретаря Виктор Голиков писал Леониду Брежневу в декабре 1974 года:
«Время от времени вопрос о повышении цен приобретает особо высокий накал. Как раз сейчас, когда верстается план 1975 года и готовится план новой пятилетки, борьба за повышение цен приобрела особенно высокий накал.
Сошлюсь лишь на такие факты. Совет Министров СССР внес в Политбюро предложения о значительном увеличении розничных цен на все виды вин, в том числе и на плодово–ягодные (как их в народе называют, «гнилушка»), повышении тарифа на такси, а также стоимости проездных билетов в авиации. Есть сведения, что готовятся проекты об увеличении розничных цен на бензин (примерно в 2 раза), на некоторые сорта водки и все виды бальзама (тоже в 2 раза). Вынашиваются и многие другие проекты»[25].
По мнению Голикова, «всякого рода комбинации с ценами выгодны лишь Госплану, Минфину, а точнее — их руководителям, которые стремятся свою бесхозяйственность, неумение руководить экономикой закрыть «добычей» одного или двух миллиардов рублей за счет повышения цен. У кого они взяли этот миллиард? Они взяли его у собственного государства, у собственного народа». Последняя фраза понравилась Брежневу, он подчеркнул ее, так же как и другую: «Да, снижение цен — это здоровый путь, а повышение цен — это свидетельство нездоровья нашего хозяйственного организма»[26]. Голиков настаивал: «Повышение цен, наоборот, тормозит, сдерживает совершенствование производства, научно–технический прогресс»[27] .
Политический центр продолжал «держать цены», планы их резкого повышения, о которых предупреждал Брежнева Голиков, тогда не осуществились. Но на потребительский рынок продолжал давить неудовлетворенный спрос. Однако его размеры часто преувеличивают, отождествляя с общим размером сбережений, что неверно: часть средств относилась к обычным накоплениям.
Егор Гайдар утверждает, что «уже с середины 1960–х годов на большей части территории страны мясо исчезает из свободной продажи». И тут же, не замечая противоречия с предыдущей фразой, продолжает: «Купить его с этого времени можно лишь в кооперативной торговле или на колхозном рынке по значительно более высокой, чем государственная, цене»[28]. То есть — в свободной продаже. Гайдар в 1990–е вводил систему, где вовсе нет государственных цен, а свободные цены взвинчиваются в десятки раз (в отличие от советских рыночных цен, которые были в полтора–два раза выше). Рыночный сектор индивидуальных сельских хозяйств существовал параллельно с государственно–колхозной системой и был довольно развит. Индивидуальные приусадебные хозяйства, которые занимали всего 2,8% посевных площадей, давали в 1979 году 59% картофеля, 31% овощей, 30% молока, 29% мяса и 33% яиц[29]. В СССР существовало два вида цен —
