немалая. Кроме того, в целесообразности исполнения данной задачи предстояло убедить самого Максимова, который пока только недоумевал и потешался над депутатами, следя за их нелепыми сборищами по телевизору, когда транслировали сессии и другие выходки, схожие с театральными капустниками провинциальных актеров, вдобавок глухих, где каждый, выступая, говорил что хотел, не слыша других и не вникая в суть происходящего.
Своим мнением мой друг очень дорожил, поэтому заставить его что-то бездумно сделать было просто нереальным делом.
К моему удивлению, в нашем разговоре, сперва издалека, он сам выказал недюжинное стремление найти способ одернуть ленсоветовских «детей неразберихи», которые, как считал Максимов, отклонились в сторону от своих предвыборных обещаний и вместо созидания резко приступили к разрушениям. Предлагаемый план он принял полностью, сам доработав отсутствующие детали. После чего были намечены совместные действия и сжатые сроки, а также улажены все другие моменты.
Солнечным летним утром, в день начала очередной сессии, максимовские грузовики, разукрашенные лозунгами крайне обидного для «нардепов» содержания, запрудили площадь перед входом в Мариинский дворец. От неожиданности началось форменное столпотворение. «Демократы» столпились у окон, боясь показаться на свежем воздухе. Старт сессии был сорван. Телетрансляторы переместились на улицу. Пассажирам проходящих рейсовых автобусов, а также всем другим случайным прохожим наши ребята раздавали листовки с объяснением происходящего. Правда, сперва планировалось разбросать прокламации над городком с вертолета, но мною этот вариант был забракован, дабы попусту не мусорить, тем самым досаждая дворникам и создавая впечатление буйной попытки государственного переворота.
Из кабинета Собчака я молча отнаблюдал весь разворот запланированных событий и действий исполнителей. «Патрон» от красочности и организационной четкости проводимой операции чуть было не впал в шоковое состояние, категорически заупрямившись выйти на площадь к манифестантам и принять их обращение к сессии, а также выслушать требования собравшихся, заключавшиеся в публичном выражении желания демонстрантов заставить дворцовых болтунов заниматься нужными избирателям делами, а не внутренними склоками и стравливанием Щелканова с Собчаком для скорейшего развала городской жизни. От необходимости вынужденного показа врожденной трусости «патрона» отвлек лояльный «демократ- депутат», заскочивший в кабинет, как Керенский, стремящийся перед штурмом под видом слуги английского посланника спешно покинуть Зимний дворец. Он, на ходу свертывая с лацкана своего пиджака депутатский значок, стал скороговоркой упрашивать «патрона» выйти вместо депутатов к «бунтовщикам» и унять их. В общем, раскочегарил дух Собчака настолько, что тот чуть было не выпустил из виду свою роль в разыгрывающемся спектакле.
Тем временем на площади спешно прибывшие тележурналисты вели бойкий сбор интервью у наэлектризованных возмутителей спокойствия, и поэтому появление «патрона» возбуждения массам не добавило. Однако, очутившись в толпе, Собчаку все равно пришлось пережить волнение, схожее с чувствами врача-гинеколога перед осмотром медведицы гризли. Но, убедившись в полном отсутствии у восставших шоферов агрессии против него самого, «патрон» заметно успокоился и стал вовсю поддакивать транспортникам, хаявшим почем зря депутатов под общим лозунгом: «Если будете продолжать шкодить, мы заставим бросить ваши мандаты под колеса наших грузовиков».
В итоге площадной встречи манифестанты поручили «патрону» немедленно огласить на сессии с сорванным началом житейскую оценку деятельности «случайно избранных» и пригрозить им в случае неуемности парализовать весь транспорт в городе.
После обеда шоферы организованными колоннами с развернутыми транспарантами покинули площадь и сняли осаду забившихся во дворце «демократов», тщетно призывающих по телефонам ГАИ либо милицию силой разогнать нахалов-водителей. ГУВД в ту пору еще сохраняло нейтралитет.
Собчак с сессионной трибуны не без удовольствия и почти дословно пересказал притихшим «пионерам реформ» все, что о них уже думают избиратели, намекнув в конце о своем сегодняшнем «героическом» поступке и защите Щелканова со сподвижниками от гнева толпы, склонной, по мнению «патрона», больше к вульгарному мордобою, нежели к «демократическому» диспуту с нашкодившими народными избранниками.
Решение направить Щелканова с добровольцами объясняться в логово бунтовщиков на Парнасе было принято сессией единодушно. Сопровождать в АТП-48 Щелканова на поругание шоферов «патрон» вызвался с энтузиазмом штатного палача, желавшего своим пациентам доброго здоровья перед казнью. Мне же осталось лишь предупредить Максимова о времени прибытия высокопоставленных парламентеров в гости к коллективу первых организованных противников новых властей нашего города.
Несколько дней спустя, спозаранку, кортеж ленсоветовских «Волг», с трудом преодолев непролазную «автостраду» Парнаса, уперся в ворота АТП-48. Перед въездом в автопарк на пыльном пятачке, как ни в чем не бывало, лежала лохматая собака и, невзирая на прибытие самого Собчака, копалась в паху нескромным языком, детально исследуя свою промежность. Большой зал красного уголка был забит до отказа. Рядов стульев не хватало. Шоферы стояли вдоль стен и окон. Интерес выслушать народных избранников нового пошиба был неподдельный. Гости важно и без одобрительного приглашения расселись за столом президиума, тем самым подчеркнув схожесть с «недемократичными» повадками предыдущих властителей. Щелканов, не теряя времени, сразу занял трибуну и заявил притихшему залу, что он и есть тот самый «ленинский грузчик», избранный населением управлять городом, в котором еще живут столь неразумные шоферы, вздумавшие выступить против нарождающейся «демократии» и не знающие, что «молодые побеги плодоносных деревьев цветут вовсе не для шакалов». После такого вступления Щелканов продолжил довольно толково и убедительно доказывать, что слухи о его многолетнем наблюдении в районном психоневрологическом диспансере не лишены оснований. Так, например, на вопрос из зала о стратегических планах новой городской администрации по улучшению жизни населения Щелканов без тени улыбки, с пафосом и даже с некоторым кокетством поведал о своем «историческом» директивном указании руководителям торговли организовать сезонную продажу дынь не только поштучно, но и на разрез дольками для тех, кому купить ее целиком не по карману. От таких бредней и подобного «громадья» планов городского рыночного романтика — новатора № 1 зал охватило легкое веселье. Даже смирно сидевший «застольный экономист» Собчак перестал развлекаться ухочисткой и подленько захихикал, теребя свой галстук цвета пожара в джунглях.
Тут следовало бы отметить: на этот раз аудитория слушателей состояла не из столь милых сердцу Щелканова шелушащихся, небритых «демократов». Здесь послушать городского голову собрались обычные нормальные люди, простые работяги-шоферы, которым сподвижник и «коллега» Собчака по разгрому социализма в городском масштабе, естественно, кроме своего легкоформенного безумия и психического сдвига, продемонстрировать больше ничего был не в состоянии. Это стало вмиг доходчиво очевидным даже тем из набившихся в зале, кто единственной формой изложения мысли избрал еще с раннего детства только голый мат. Поэтому вместо белиберды о «светлом демократическом будущем», пресловутом «свете в конце тоннеля» и других «реформистских грезах», вероятно, подробно описанных в разных учебных пособиях по психиатрии, наш стриженный под оксфордский газон оратор с упорством сильно подпитого, уже находящегося на стадии поиска чертей, разом ринулся отбиваться от всех сплетен, якобы опутавших его персону с ног до головы в завистливых глазах вдруг ни с того ни с сего озлобившихся жителей вверенного ему судьбой города. Уместно сказать: слухи, как и вши, заводятся обычно в грязи и ужасе. А коли так, то опровергнуть их, не расчистив саму грязь, практически невозможно, особенно тем субъектам, жизненной планиде которых, подобно подброшенному факелу, суждено будет снова упасть в ту же канаву, откуда он взмыл вверх в эту странную эпоху, когда демлозунгами пестрели даже стены смрадных туалетов колхозных базаров и крупных железнодорожных станций.
Распалившись и распоясавшись, Щелканов характерным фальцетом доверительно заявил залу, что людская молва о нем — сплошное вранье и злобный наговор; что на работе он не склочничает, а работает, что возглавляемый им исполком горсовета вовсе не госпиталь уродов, ханжей и малограмотных самодуров, а также не разгульный двор, щеголяющий своей злокачественностью, не обиталище всех мыслимых пороков и пока еще не пышная нива разврата. Затем он пояснил, что сам в быту скромен, выдержан и морально устойчив, а если и пьет, то средне, причем только сухое вино, к тому же белое; что свою кошку дефицитными сосисками не кормит по причине отсутствия ее самой, а также деликатесов, ибо в еде, даже будучи председателем исполкома Ленсовета, не привередлив и ничем от простолюдина не отличается,
