Чуть не бегом мы бросились назад.
— А я бы сходил через перевал, — неожиданно сказал Шерстистый Трот, на ходу смешно жестикулируя худыми руками. — Похоже, там долина, а по долинам всегда текут реки. Я уже не могу без рыбы. От кореньев у меня второй день болит живот.
— Чокнулся ты, рыжий… — с осуждением заметила Пакрани. — Рыбы ему, видите ли, захотелось. Лучше бы следил за дыханием. Вон как тяжело дышишь.
— Я жрать хочу! — заорал Трот с такой жуткой гримасой, будто Пакрани уже вырывала из его рук вожделенную рыбину.
Мы все остановились и удивленно воззрились на него. Но он уже утихомирился — сам знал, как безбожно отрицательные эмоции расшатывают нервную систему.
…Наступила ночь. Не глядя на Физика, мы забрались на деревья. Я заткнул уши пучками травы, поджал колени и свернулся в своем довольно уютном гнезде. Взошла луна, похожая на круг сыра. Когда-то, в другой жизни, я любил сыр…
Снизу раздался вопль. Я поплотнее затолкал траву в уши, стиснул голову ладонями. Каждое лето мать возила меня в деревню, и там я от пуза наедался козьего сыра. Крики продолжались… Чтобы представить, что происходит под моим деревом, не нужно было сильно напрягаться. Лучше все же сосредоточиться на воспоминаниях о сыре… Крики переросли в вой. Они были такими отчаянными и жалостными, что я вынул из ушей затычки и решился выглянуть из гнезда.
Прижавшись спиной к стволу, Физик неумело тыкал палкой в грудь двум гиенам, которые наскакивали и пытались дотянуться до его горла. У него и раньше-то не было силенок от недоедания, а сейчас он и вовсе изнемог — истерично выкрикивал какую-то рифмованную чушь и плакал.
Гиены были средних размеров, но скоро здесь будет вся стая, и тогда от человека не останется даже набедренной повязки. С минуту я наблюдал за этой возней, потом, захватив свою тяжелую палку, полез вниз, альтруист чертов…
Было непросто висеть у него над головой, держась руками и ногами за сучковатый ствол, но с первого же удара я раскроил одной из гиен череп. Вторая трусливо убежала в кусты.
— Руку давай! — крикнул я.
Метрах в двух над землей на дереве была развилка. Не знаю, как не вывихнул ему плечо, пока тянул наверх. Почти безжизненное тщедушное тело я перекинул через толстый сук, отдышался и уже потом помог недотепе сесть, свесив ноги. Губы у него тряслись, лицо было совсем белым.
— Ты это… Не свались, горе луковое, — сказал я и полез в свое гнездо.
На следующее утро Пакрани смотрела на меня с опаской, как на душевнобольного. А во мне ночная битва — будь она неладна — что-то расшевелила. Весь день я гнал от себя новые чувства и мысли, мучился, но под вечер, умирая от тревоги, предложил Троту:
— Ну, что, Человек Огня, идешь со мной?
Вернулся я через три дня. Был предзакатный час. Пакрани с Мёбиусом сидели у песчаного бугра, заросшего травой. Мёбиус, соблюдая этикет, держался от девчонки на расстоянии. Еще бы, она крепко сжимала в руке каменный нож.
— Где Физик? — вместо приветствия спросил я.
— Мы вас каждый день ходили встречать, — хриплым голосом сказал Мёбиус.
— Где Физик?!
Они уставились в землю. В груди у меня заныло. Мёбиус отрезал, разинув жабий рот:
— Мы ему не няньки!
— Тебе нужно было только подсадить его… только подсадить на мое дерево… Я же просил!
— А не надо меня просить, у меня и без того полно забот! Обо мне небось никто не побеспокоится!
— Правда, правда… — поддержала его Пакрани, зябко поводя плечами. — И не надо так нервничать.
— Ну ты и сволочь, Амебиус… — Мне не хватало слов, и я поднес к его роже свой внушительный кулак. Задумчиво оглядев его, Мёбиус отвернулся. — Чего еще ожидать от жабы…
— От какой это жабы? — смиренно сказал он в пустоту.
— Даже обезьяны отбиваются все вместе. Стаей!
Пакрани возмутилась:
— Но мы не обезьяны!.
— Да, мы хуже. — Сплюнув, я сел на траву.
Солнце над горами краснело, будто вбирало обратно дневной жар. Горьковатый ветер, прилетавший с пепелища, взметал в небо редкие хлопья сажи. Где-то в ветвях высоченных сосен у нас над головами перекликались две птицы — самец подыскивал себе подружку, жил в свое удовольствие, зараза…
— Почему ты один? — буркнул Мёбиус. — Где Трот?
— В пропасть сорвался, — угрюмо ответил я. Пакрани взвизгнула и закрыла лицо руками. — Там дорога — лучше не бывает. Нет, его понесло за ящерицей прямо на повороте!
— Он был неосторожен, — подняла голову Пакрани… Это было в лучших традициях стаи — найти объяснение и сразу успокоиться. Уж мы-то будем осторожны, с нами такое не произойдет…
— Неосторожен был, — как эхо, повторил Мёбиус, — и неудачлив. Не повезло. Ну, что там, в долине?
— Поселение там. Крепкие фермерские хозяйства. Кажется, это называется «община».
Воцарилось ошеломленное молчание. Мне самому поначалу было нехорошо от таких новостей.
— Они курят.
— Сигары? — быстро уточнил Мёбиус.
— Табак в трубках.
Он шумно выдохнул, словно выпустил из легких клуб дыма, и кивнул:
— Да, в этих широтах вполне может произрастать табак, если за ним хорошенько ухаживать…
— Сумасшедшие… — пролепетала Пакрани. — Никотин!
— Еще у них есть водяная мельница. Мы с Тротом помогли им притащить новый камень для жернова. Они нас угостили хлебом.
— Какое безрассудство… Вы могли надорваться. — Пакрани так таращила глаза, что стала похожа на Мёбиуса.
— А вечером, после работы, они ходят по улицам в красивых нарядах. Обнявшись или взяв друг друга за руки. Смеются, пьют вино… — Я прикрыл глаза. — И целуют своих женщин…
Пакрани тронула мой локоть. Кончик ее хорошенького носа от страха совсем побелел.
— Ты хочешь сказать… ты намекаешь… Неужели у них есть… дети? — От моего легкого кивка у них обоих вытянулись лица. — Как вспомню этот кошмар… Но ведь это ужасно!
— Пасут скот.
— Э-э-э… смело, — протянул Мёбиус, рассматривая свои кулачищи.
— Пашут землю. Пекут хлеб. Моются в бане. Ловят рыбу. Катаются на лодках, украшенных горящими фонариками. — Я говорил первое, что приходило в голову.
— Аккумуляторы? — уточнил Мёбиус.
— Да нет. Какие-то светляки в прозрачных пластмассовых баночках.
Он удивленно хмыкнул.
— Остроумно… И безопасно.
— Есть у них кладбище? — допытывалась Пакрани.
— Мы спрашивали. Бывают несчастные случаи, болезни. А вообще, говорят, у нас здесь такая вода хорошая, родники бьют из-под земли сладкие, чистые… Через то и живем долго.
Пакрани ахнула, пронзенная догадкой. До женщин все доходит позднее. Мёбиус уже давно допер, набычился и башку руками обхватил.
— Они не знают! Боже мой… Но ведь это несправедливо, неправильно! — По мере того как работала ее мысль, лицо у нее мрачнело, а взор преисполнялся решимости. Я с удовольствием заткнул бы ей рот. — Мы должны рассказать, предостеречь. Надо открыть им глаза. В конце концов это наш долг!
Даже не ожидал от модели таких слов, про долг. Мёбиус тоже без колебаний кивнул. Я
