вторжение в эфир. Знаете, что сделали гобы? Они пришли и основали в Солнечной системе новую религию. Это не ортодоксальное христианство, не консервативный католицизм, не многоликий ислам, не сектантская сайентология. Это экспансивная чужая религия, пришедшая к нам извне. Ее измыслил инопланетный разум. Звучит чудовищно. Но это свершившийся факт.
— Мы не допустим, — угрюмо проговорил полковник.
— Вы не допустите? — премьер-министр посмотрел на Жигалина с недоумением. — Вы что, действительно считаете, что в силах что-либо изменить? Только посмотрите на них. Вы как раз стоите у окна. Посмотрите-посмотрите…
Полковник повернул голову. Чудовищное зрелище. Толпа внизу безмолвствовала, никаких видимых беспорядков не происходило. Люди казались абсолютно спокойными. Отсюда можно было наблюдать, что они поделены на равные четырехугольники. Ближайший стоял у самых ворот здания конгресса, но штурма не предпринимал. Другие рассредоточивались по периметру, отрезая осажденным путь к отходу. Атака живых мертвецов.
В отдалении выделялась фигура в темном балахоне. Гоб восседал на висящем в десяти метрах над землей катере и наблюдал сверху за перемещением все подходящих к зданию конгресса людских масс. Время от времени он поднимал черную конечность, похожую из-за ширины рукавов на крыло, и что-то выкрикивал, отдавая команды.
— Знаете, полковник, я много размышлял о природе вторжения. По служебным делам мне приходилось отслеживать сигналы извне. Я знал, что война не будет такой, как ее представляли прежде. Если наш противник будет обладать подлинной мудростью древнего народа, такого народа, который сможет нас найти, то сначала он изучит человечество, познает все его слабости, уязвимые стороны, выработает верную стратегию борьбы и только тогда будет действовать. Малыми силами, но с наибольшим результатом. Как мечтали полководцы древности. Вы, кстати, знаете, какие главные слабости человечества?
— Слабое техническое развитие? — предположил Жигалин.
— При чем тут техника?… — Премьер-министр поморщился. — Помилуйте. Разве вы не видите, что происходит? Все же предельно очевидно. Слабости у человечества в целом те же, что и у отдельной личности. Человеком можно властвовать с помощью двух вещей. Эти вещи — религия и наркотик. Обе они порабощают сознание, делают человека зависимым. Религия дает ощущение защищенности: над тобой есть высшее существо, и оно о тебе позаботится. Наркотик вызывает те же чувства плюс эйфория, радость жизни. Почему бы не объединить две составляющие? Если их свести воедино, они дают абсолютную власть над массами. Нами можно управлять. Понимаете теперь? Я полагаю, они запланировали все, даже убийство тех двоих пришельцев озверевшей толпой. А мы на это купились. Упростили им задачу. Жертвенный момент — он очень важен и отражен во всех религиях. Возьмите хотя бы жертву Христа во имя людей. В исламе всевышний требует от пророка Ибрагима принести в жертву сына ислама, а потом прощает его, разрешив принести в жертву животное. Всевышний милостив, но все равно требует жертвы. Понимаете? В ведической традиции первочеловек — жертва, в буддизме жертвуют то, от чего труднее всего избавиться, — собственное Я. Смотрите, как все тщательно продумано и выстроено с точки зрения общечеловеческой психологии. И потом, после того как жертва принесена и люди начинают осознавать содеянное, тот самый третий, контрабандист по-нашему, преступник, поставщик наркотика, начал выполнять заложенную в него программу.
— Вы что, думаете, он — не живое существо? — поинтересовался Жигалин.
— Отчего же не живое? Продукт генной инженерии, синтезированный в лабораториях далеких планет, где обитают гобы. Вполне живое. Только вся его эмоциональная сфера, весь совершенный физис, позволяющий даже телепортировать, — кто способен на такое чудо, кроме настоящего мессии, — направлены на то, чтобы выполнить поставленную задачу. Он как солдат от религии, призванный одержать победу над человеческой паствой. Быть может, эта троица (заметьте, троица) представляла собой взаимозаменяемые экземпляры, кто знает. Но физиологи, помнится, утверждали в отчетах, что обнаружили у них некоторые явные различия.
— Мне сложно все это осмыслить. — Жигалин нахмурился. — Я запутался. Я не верю в то, что это возможно. Если только представить, что где-то есть разум, способный измыслить такое, тогда… тогда эти самые пришельцы и вправду подобны богам. Нет, я не верю.
— А вам и ни к чему верить. Это всего лишь мои предположения. Полагаю, я недалек от истины.
— Что же будет дальше?
— Признаться, мой друг, я и представить не могу, как будут развиваться события. И к чему они хотят привести людей. Я вам больше скажу: мне это не очень интересно. Как вы могли заметить, я очень стар. К тому же совсем недавно врачи обнаружили у меня неоперабельную опухоль. Так что меня ничто не волнует и не пугает. Даже эта безмолвная толпа под окнами здания конгресса. Если бы у меня были дети, я волновался бы за их будущее, но у меня нет детей.
— У меня тоже, — буркнул Жигалин. Ему вспомнилось лицо Елены, какой она стала после отправки в резервацию, и сердце защемило. Последнее время он часто думал о детях. Какими они могли бы быть.
— Вам повезло, — сказал премьер-министр. — Впрочем, не берусь утверждать. Возможно, все, что я вам сейчас говорю, измышления больного старика. Не представляю, что с нами сделают эти толпы нелюдей, но, полагаю, они обойдутся без крови. Обратите внимание, они пришли без оружия. И, судя по всему, в ближайшее время не собираются идти на штурм. Возможно, вообще не собираются идти на штурм.
— Что вы предлагаете? — хмуро поинтересовался Жигалин. Его охватили самые дурные предчувствия.
— Предлагаю? — Премьер-министр улыбнулся. — Лично я пущу себе пулю в лоб. Сегодня же. Только добью бутылку коньяка, припрятанную у меня в кабинете.
— А как же борьба до победного конца? Я слышал вашу речь по радио, когда вы призывали защищать здание конгресса. Вы были полны надежд на победу.
— Разве для вас не очевидно, что мы уже проиграли?
— Я так не думаю.
— А вы упрямец. Впрочем, вы человек действия. Помню-помню, как вы усердствовали, чтобы поймать контрабандиста… Хотя для нас уже тогда было ясно, что ничего у вас не выйдет. Во всяком случае, силами небольшого отряда. Не ваша вина, полковник, что наш противник оказался так силен и коварен. Знаете, почему я хочу уйти из жизни сегодня? Дальше ничего интересного уже не будет. Взгляните на эти лица внизу. Всегда неприятно наблюдать агонию, как отдельного человека, так и всего человечества. Хотите совет? Когда меня не станет, отдайте им здание. Вы здесь будете за главного. Вы же старший по званию. Вам подчиняются солдаты.
— Мы будем драться до последнего! — твердо сказал Жигалин.
— И умрете от жажды? Не работает даже канализация. Борьба закончена. Как вы не понимаете? А впрочем, как знать. — Премьер-министр поднялся, тяжело оперся на трость и сделался вдруг очень старым и усталым. — Мне пора, полковник, прощайте…
— Подумайте еще раз, — попытался удержать его от фатального шага Жигалин.
— Не мешайте мне, молодой человек, — резко проговорил премьер-министр. — Это будет очень благородно с вашей стороны — дать мне уйти спокойно…
После ухода премьер-министра Жигалин долго сидел в кресле, размышляя. Потом ему показалось, что он услышал выстрел. Слух не обманул полковника. Камского он нашел на полу, в его кабинете. Удивительно, но даже после смерти голубые глаза сохранили ясность.
«Теперь почти не встретишь таких глаз», — подумал Жигалин. Ему мучительно захотелось выпить, и он вспомнил, что видел в шкафу в зале заседаний бутылку водки.
— Сначала сделаем дело, потом выпьем, — пробормотал полковник.
Он спустился на пару этажей по темной лестнице. В здании царили хаос и паника. Военных насчитывалось человек тридцать-сорок. Их удалось собрать далеко не сразу. Жигалин сообщил, что премьер-министр застрелился, убедился, что они готовы подчиняться его командам, и отдал приказ стрелять по толпе, благо оружия имелось в избытке. Согласились далеко не все, кое-кто проявил неповиновение.
— Дело ваше, — пожал плечами Жигалин. — Трибунала не будет. Но лично я буду защищать здание до последнего. Что нам еще остается?
