Так и здесь. Разные девушки, разные судьбы, но одинаковые романы с одинаковым концом. И всегда одинаковый Биллиг который, как мне кажется, ни капли не вырос с тех пор, как мы впервые с ним встретились и он лишил жизни первую мою пассию. Все то же идиотское наивное выражение лица и все та же дебильная улыбка.
Я сжал кулаки, намереваясь врезать по его прыщавой физиономии, но чертовски знакомый голос за спиной сказал:
— Браво, мистер Чарли Деке. И вы, господин Кое-Кого Подгрести. Это ведь вы, верно?
— Макги, — сказал я, оборачиваясь.
Билли уже потянулся за контейнером, когда я жестом велел ему обождать пару минут.
Сыщик ничуть не изменился со времен нашей последней встречи. Тот же хитрый прищур, та же вонючая русская сигарета в уголке рта, тот же отвратный запах дешевого виски. Правда, в прошлый раз он не держал в правой руке миниатюрный бластер, стилизованный под револьвер середины позапрошлого столетия.
— Да, это я, — сказал сыщик и пристрелил Билли.
Удивленно хлопая глазами, я смотрел, как Дрейк с привычной идиотской улыбкой на губах падает на пол. Как из дыры у него в голове течет густая алая кровь, растекаясь лужей по дорогому ковру ручной работы, которым был устлан пол нашей с Ларисой спальной.
— Что ты делаешь?! — воскликнул я.
— Я не очень хочу, чтобы твой дружок-дегенерат подгреб меня, как Ларису. Ну или как Лану с Маргаритой, да? Механизм ведь всегда один, верно?
Отпираться было бесполезно, это я уже понял. Теперь, после смерти Билли, я стою перед решительно настроенным Макги совершенно безоружный и не знаю, что предпринять, кроме как развлекать его беседой.
Мне страшно. У него бластер, а у меня — ничего. Даже мой привычный инструмент — чертов дегенерат Билли — лежит на полу мертвый и истекает кровью, потому что Макги просто продырявил его голову лучом из бластера.
И то же самое он легко проделает со мной, стоит мне только сделать что-то не так.
— Вам это с рук не сойдет! — воскликнул я дрожащим от волнения голосом. — В комнатах установлены камеры! Полиция посмотрит записи с этих камер и…
— Не посмотрит, — покачал он головой. — Я их отключил.
Крыть мне было нечем. Бессильный, я стоял и смотрел на него, ожидая, что следующая секунда станет для меня последней.
Однако он не спешил. На прощание он решил поведать мне, как ему удалось раскрыть мое инкогнито.
— Я нашел массу похожих друг на друга случаев. Перерыл все архивы и нашел около тридцати подобных дел. В них, разумеется, фигурируют разные имена, но суть одна и та же — некий джентльмен завязывался с богатенькой вдовушкой, женился на ней, некоторое время они счастливо жили, становились так близки, что она вписывала его в завещание… а потом — все. Финита ля комедия. Через месяц, два месяца или год она и ее дети неожиданно умирали, врачи гадали, что стало причиной смерти, а тем временем джентльмен, ставший единственным счастливым наследником всего звездного богатства, неожиданно погибал в аварии… или падал в вольер ко львам… или еще что-то… не забыв предварительно перевести все деньги на одному ему известный счет. Кроме того, тяжело переживающий смерть жены и приемных детей досточтимый джентльмен успевал также продать дома, виллы и вообще все принадлежащее семейству имущество, «потому что оно напоминает ему о бедняжках». Вот по такой схеме все происходит в этих тридцати историях с печальным концом, господин Гаврилов или мистер Чарли Деке.
— Что вы хотите этим сказать? — хриплым от волнения голосом поинтересовался я.
— Что я вас раскусил, мистер Чарли Деке. Все это — вы.
Я шумно сглотнул.
— Однако вы чертовски везучий ублюдок, мистер Чарли Деке, — расхаживая по комнате от камина к дверям и обратно, продолжал говорить детектив. — К сожалению, я никак не могу повесить на вас все эти дела за неимением улик.
Мне стало немного свободней дышать, однако я все еще понимал, что так просто сыщик от меня не отстанет.
— Все не смогу, — медленно повторил Шелдон. — Но убийство Даны и Маргариты Сэндлер, а также Ларисы Ухряченко — вполне. Потому что у меня есть запись телефонных разговоров с доктором Гебсом, с господином Петровым. Есть обрывки разговора с Билли Дрейком — его голос по странным причинам на пленке представлен шумом, но он в общем-то и без того был странный тип! А еще у меня есть письменные признания доктора Гебса и господина Петрова.
— Чего же вы хотите?
— Я хочу справедливого наказания для вас, мистер Чарли Деке. По крайней мере, хотел.
— Я могу предложить вам миллион. Или даже миллиард… или даже два.
— Этого мало, мистер Шелдон.
— Мало? Миллионы, миллиарды людей во Вселенной никогда не видели и половины этой суммы!
— Состояние одной лишь Ларисы Ухряченко составляет сто пятьдесят два миллиарда долларов. Состояние Ланы Сэндлер — десять миллиардов. А если взять других, тех, с кем я не могу связать вас уликами? Двадцать восемь вдов, их дети, мальчики, девочки… Неужели это стоит ваших миллиардов? Вас надо сорок раз поджарить на электрическом стуле, мистер Чарли Деке, и после этого упечь на двадцать пожизненных, и то это не станет достойным наказанием для вас.
— Что вы хотите? Половину всего моего состояния? Я готов отдать его вам…
— Нет, мистер Чарли Деке, — покачал головой Макги. — На кой черт мне половина? Если я возьму половину, я стану, по сути, вашим соучастником. Вы спасетесь благодаря моей корысти. Я не могу так поступить, сами понимаете.
— Значит, вы сдадите меня полиции? — пробормотал я.
— Вы знаете, нет, — признался Шелдон. — Полиция ведь наверняка конфискует ваши деньги, а мне достанется дешевая газетная слава и пара долларов «за усердие, инициативность и храбрость при исполнении общественного долга». Так что нет, этот вариант мне тоже не подходит.
— Что же вы хотите сделать?
— Наказать вас и счастливо проматывать ваши миллиарды где-то на Венере.
И тут я понял, что он собирается делать.
— Но ведь тогда вы не получите ее сто пятьдесят миллиардов! — воскликнул я.
— И что же?
— Но сто пятьдесят миллиардов…
— Знаете, мистер Чарли Деке, а ведь вас именно это и погубило, — сказал Макги, качая головой. — Ваша алчность — она не знает границ. У вас на счетах в банках сотни миллиардов, а вы все шепчете «еще, еще, еще» и в итоге оказываетесь в полной заднице. — Он прошел к креслу у стены, развалился в нем, закинув ногу на ногу, и сказал: — Вы свихнулись, мистер Гарри Кэмбл.
Я похолодел. Он знал, кто я. Действительно знал.
— Я поднял ваше дело. У вас был отличный отец, но никудышная мать. Он зарабатывал, она лишь тратила. Он вкалывал, она пила и била вас. Вы любили их обоих… до тех пор, пока отца не застрелили. После его смерти мать бросила вас, укатив куда-то с богатеньким джентльменом на новеньком «Опеле»…
Мои кулаки невольно сжались.
— И вот с тех самых пор вы решили мстить вдовам. Всем, кто угробил своих богатеньких мужей. Вы не убивали их быстро. Вы выбрали долгий и кропотливый путь, чтобы лишить этих дамочек всего — потомства, денег… Вы планомерно устраняли их, не пачкая при этом своих рук, и богатели.
— Это называется «фэмилизм». Это мое хобби.
— Что? Фэмилизм? Никакого фэмилизма не существует. Есть альфонсы, вроде вас. Или маньяки, вроде вас. Но первые не стремятся убивать своих богатеньких жен, а вторым не нужны деньги. Так что вы,
