О природе психе

l:href='#n_1.7' type='note'>[7].

'Психическое состояние нельзя рассматривать в качестве психического, пока оно не достигло по крайней мере порога сознания', - вот характерное для представителя школы Вундта суждение. Этот довод предполагает, или, скорее, сводится к утверждению, что только сознательное является психическим, а значит все психическое является сознательным. Автор, как видим, говорит 'психическое состояние', логично же было бы сказать 'состояние', поскольку, является ли такое состояние психическим, как раз и следует обсудить. Следующий довод гласит: простейшее психическое явление - ощущение, так как оно не разложимо посредством анализа на более простые явления. Следовательно то, что предшествует, или лежит в основании ощущения, ни в коей мере не является психическим, а только физиологическим. Ergo, бессознательного не существует.

И.Ф. Гербарт (I.F. Herbart) однажды сказал: 'Когда представление [идея] опускается ниже порога сознания, оно продолжает жить в латентном состоянии, будучи постоянно готово пересечь порог и вытеснить другие представления'. В такой постановке данное утверждение, вне всяких сомнений, некорректно, поскольку, к сожалению, все истинно забытое вовсе не имеет тенденции снова пересекать порог. Скажи Гербарт не 'представление', а 'комплекс' в современном смысле этого слова, и его утверждение было бы совершенно правильным. Едва ли будет ошибкой предположить, что он действительно подразумевал нечто в этом роде. В этой связи оппонент бессознательного со стороны философии, делает много проясняющее замечание: 'Стоит только согласиться с этим, и мы окажемся во власти всевозможных гипотез относительно бессознательной жизни, гипотез, которые невозможно проверить никакими наблюдениями'[8]. Очевидно, что этот мыслитель не может не замечать фактов, но боязнь столкнуться с трудностями оказывается для него решающей. И каким же образом он знает, что эти гипотезы не могут быть проверены наблюдением? Для него это просто a priori. А наблюдения Гербарта он вовсе не принимает во внимание.

Я упоминаю этот случай не ради его позитивного значения, а лишь потому, что он весьма полно отражает устаревшую философскую точку зрения на эмпирическую психологию. Сам Вундт полагает, что если говорить о 'так называемых бессознательных процессах, то речь идет не о бессознательных психических элементах, а только о более смутно осознаваемых', и что 'вместо гипотетических бессознательных процессов мы можем подставить фактически наблюдаемые или, по крайней мере, менее гипотетические сознательные процессы'[9]. Эта точка зрения подразумевает явное отрицание бессознательного как психологической гипотезы. Случаи 'раздвоения сознания' он объясняет как 'изменения индивидуального сознания, которые очень часто происходят постепенно и последовательно, но в силу крайне искаженного истолкования фактов они замещаются множественностью индивидуальных сознаний'. Последние, поясняет Вундт, 'должны якобы одновременно присутствовать в одном и том же индивиде'. Он говорит, что, по общему признанию, это не так. Несомненно, вряд ли возможно, чтобы в одном индивиде в явственно распознаваемой форме выражались одновременно два сознания. Вот почему эти состояния обычно чередуются. Жане показал, что в то время как одно сознание, так сказать, контролирует голову, другое одновременно сообщает о себе наблюдателю посредством кода, состоящего из выразительной жестикуляции[10]. Поэтому вполне возможно двойственное сознание.

Вундт считает, что идея двойственного сознания и, следовательно, 'сверхсознания' и 'подсознания', в фехнеровском смысле'[11], является 'пережитком психологического мистицизма' школы Шеллинга. Его, очевидно, смущают бессознательные представления как то, что никому не 'дано'[12]. В таком случае слово 'представление' следует, естественно, также изъять из употребления, поскольку оно предполагает субъект, которому нечто предстает или 'представляется'. Вот основная причина отрицания Вундтом бессознательного. Однако мы можем легко обойти эту трудность, говоря не о 'представлениях' или 'восприятиях', а о содержаниях, как обычно делаю я. Здесь я должен, забегая несколько вперед, коснуться того факта, что нечто весьма подобное 'представимости', или осознанности, действительно применимо к бессознательным содержаниям, так что всерьез встает вопрос о возможности бессознательного субъекта. Однако такой субъект не тождественен эго. То, что главным образом 'представления' и были для Вундта его bete noire (Черная бестия (фр.) - предмет ненависти, отвращения, антипатии. - Прим. ред.), ясно также из подчеркнутого отрицания им 'врожденных идей'. Как он относился к этому, видно из следующего: 'Если бы новорожденное животное действительно заведомо обладало идеей всех действий, которые оно намерено совершить, какое же богатство предвосхищенного жизненного опыта хранили бы в себе человеческие и животные инстинкты и сколь непостижимым казалось бы то, что не только человек, но и животное также большинство вещей обретает лишь посредством опыта и практики!'[13]. Тем не менее, существует врожденный 'паттерн поведения', и именно такая сокровищница жизненного опыта, но не предвосхищенного, а накопленного; только речь идет не о 'представлениях', а об эскизах, планах или образах, которые, хотя в действительности и не 'предстают' перед эго, однако столь же реальны, как кантова сотня талеров, зашитая в подкладку камзола и забытая владельцем. Вундт мог вспомнить и Христиана фон Вольфа, на коего он сам ссылается, и его разграничения, касающиеся 'бессознательных' состояний, которые 'можно вывести только из того, что мы обнаруживаем в нашем сознании'[14].

К категории врожденных идей принадлежат также 'элементарные идеи'[15] Адольфа Бастиана, под которыми мы должны понимать фундаментально сходные формы восприятия, обнаруживаемые у всех, а, значит, примерно то, что нам известно сегодня как 'архетипы'. Вундт, конечно же, отвергает это понятие, ошибочно полагая, что здесь он имеет дело с 'представлениями', а не со 'склонностями'. Он говорит: 'Нельзя полностью исключать возможность возникновения одного и того же явления в разных местах, однако с точки зрения эмпирической психологии это в высшей степени маловероятно'[16]. Он отрицает 'общее психическое наследие человечества' в таком понимании и отвергает саму идею умопостигаемого символизма мифов, делая при этом характерное заявление, дескать, предположение о 'системе идей', скрывающейся за мифом, просто невозможно[17]. Прямолинейное представление о том, что бессознательное есть (это надо же!) система идей, не выдерживало критики даже во времена Вундта, не говоря уже о временах предшествующих или последующих.

Было бы некорректно предполагать, что отказ академической психологии от идеи бессознательного на рубеже столетий был чуть ли не универсальным. Отнюдь не так: поскольку Фехнер[18], а вслед за ним и Теодор Липпс придавали бессознательному решающее значение[19]. Хотя для Липпса психология и является 'наукой о сознании', он, тем не менее, говорит о 'бессознательных' восприятиях и представлениях, рассматривая их как процессы. 'Природа или, точнее, объяснение 'психического' процесса состоит не столько в сознательном содержании или сознательном опыте, сколько в психической реальности, которая должна с необходимостью предполагаться в основе существования подобного процесса'[20]. 'Наблюдения над сознательной жизнью убеждают нас не только в том, что существуют бессознательные восприятия и представления '...' которые временами должны обнаруживаться в нас, но в том, что психическая жизнь большую часть времени протекает именно в такой форме, и лишь иногда, в особые моменты, сей фактор внутри нас действительно обнаруживает свое присутствие непосредственно, в соответствующих образах'[21]. 'Таким образом, психическая жизнь всегда выходит далеко за пределы того, что находится или может присутствовать в нас в форме сознательных содержаний или образов'.

Замечания Теодора Липпса нисколько не противоречат нашим современным взглядам, напротив, они образуют теоретические основы психологии бессознательного в целом. Однако и после него еще долго сохранялось неприятие гипотезы о бессознательном. Например, весьма характерно, что Макс Дезуар (Dessoir) в своей книге по истории современной немецкой психологии [22] даже не упоминает К. Г. Каруса и Эдуарда фон Гартмана (Hartmann).