полным-полно. Деревенские грибов не берут. Василий сейчас, пока стемнеет, дошагает потихоньку до Шандровки, а часов в пять утра он с Яшкой и доярками поедет к ферме. Обратно Яшка будет везти молоко во флягах, Василий с ним доедет в деревню, а там до разъезда — сорок минут ходу. Даже останется полежать в траве часок в ожидании электрички
Только вышел на дорогу — навстречу Яшка на «Беларуси» с крытым прицепом: приехал за деревенскими, что из города вернулись на электричке. Василий сел со всеми за компанию в прицеп. Бабы галдят кто о чем, перескакивают с одного на другое. Но вот двое мужчин завели все-таки «сюжетный» разговор.
— Ну, так как, Семен, нашлись лошади? — спрашивает один
— Затаскали меня уже с этими лошадьми. Вчера нашли в лесу две шкуры. Значит, уже двух уделали. Теперь надо искать, если еще живые, Гнедка, Стригунка и Планету с жеребенком.
Как понял Василий, Семен — это конюх колхозный; теперь он едет из райцентра: вызывали в который раз в милицию для следствия. Первый мужик допытывается:
— Кто бы, ты думаешь, увел их? Может, казахи на махан?
— Да ты што! Разве казахи пойдут на такое? За ними этого сроду не было, хоть и любят конину Это цыгане. Кроме них — некому.
При разговоре мужиков Василий снова вернулся мыслями к Глаше.
За ужином Яшка, жалеючи добрых коней, рассказал их приметы: Гнедко — низкорослый, с лохматыми ногами и длинной гривой. Стригунок — красной масти, а Планета — огромная, буланой масти, с жеребенком.
Утром Василий с Яшкой в леса уехал, с ним вернулся. Под вечер уже сошел с электрички в городе. Пересек вокзальную площадь, остановился на шумном перекрестке. Только собрался перейти на другую сторону, глянул влево, и подошвы к асфальту прикипели: из глухой улочки на центральный проспект выкатила одноконная подвода. В повозку впряжен низкорослый конек с лохматыми ногами и длинной гривой; сзади к повозке привязан лошачок-двухлетка. Отстав от повозки метров на десять, скачет легкой нарысью на огромной буланой лошади мальчуган, короткие ноги раскорячил — так широки бока у лошади. А сбоку семенит жеребеночек. По всем приметам лошади шандровские, пропавшие! Но не от этого остолбенел Василий. Единственным ездоком на повозке была Глаша. Она спокойно подергивала вожжи, смотрела вперед пристально, чуть озабоченно. А верхом ехал ее племяш Ромка.
Не успел Табаков ни крикнуть, ни рукой махнуть, а подвода уже проскочила перекресток, остановив несколько машин. Василий кинулся за угол, к телефонной будке, набрал «02».
— Товарищ дежурный, с вами говорят вполне серьезно. Распорядитесь задержать подводу на проспекте. Она движется к центру со стороны вокзала. Это краденые лошади. Скажите, с кем я говорю? Спасибо. Мой адрес? Пожалуйста...
Быстро сел в трамвай. Ехать домой две остановки. Он чувствовал, как колотится сердце, в голове все перепуталось от неожиданности. Правильно ли сделал, что позвонил в милицию? Пожалуй, правильно. А что дальше будет? С Глашей? Ну, теперь новые дела закрутятся!
Дома только корзинку поставил и сразу побежал к телефону
— Алло! Ну, как, задержали цыганку?
— Задержали, — отвечает дежурный, — куда она денется. А цыганенка пока не поймали. Свернул, чертенок, в глухие улицы. Доскакал до рощи, а там ни на машине, ни на мотоцикле не проехать. Да не уйдет, поймаем. Дана команда.
— Так вы ее не выпускайте, — просит Василий. — Я сейчас приеду. Это моя знакомая, цыганка- то.
— Что, что?
— Знакомая, говорю. Сейчас приеду, все расскажу.
— Интер-ре-ресно!
Через двадцать минут Василий был в милиции. За перегородкой сидело несколько пьяниц с побитыми рожами, а Глаша стояла и сердито дергала дверку, запертую на замок.
— Выпусти меня, говорю! Выпусти, я на двор хочу. Чо боисся, не убегу!
— Не убегишь, — спокойно говорил себе под нос дежурный милиционер, глядя совсем в другую сторону и подбрасывая на ладони связку ключей Василий встал вполоборота у входной двери, в тени высокого шкафа.
На Глаше была та самая, домашняя кофта, белая, с длинными рукавами, измятая и грязная. На шее — три витка костяных бус, в ушах серьги. Косы растрепаны, свет лампочки падал почти на макушку ей, поэтому глаза были затенены. Василию она показалась красивее, чем прежде. Только ругалась она сейчас так живописно и разнообразно, что даже пьяницы вздрагивали.
— Чума, — говорит она милиционеру, — слышь, ты чо меня сюда посадил? Я те харю раздеру, вот перелезу...
— Давай, давай, поори у меня.
— Давай в Москве подавился. А ты какое имеешь право меня держать тут? Выпусти, отвечать будешь же. Я знаю, куда обратиться. Своих детей не увидишь, гад. Дай хоть закурить, слышь! Дай в одно место позвонить! Пусти меня к начальнику, слышь!
Василий вышел из тени, достал сигарету и подошел к загородке:
— На, закури.
— Гражданин! — милиционер приподнялся, шагнул к нему. — Вас кто просил? Выйдите отсюда. — Василий отошел к столу, сделал милиционеру знак: мол, подойди, есть что сказать. Пошептались. Милиционер чуть удивленно глянул на Глашу. Она уже сидела на скамейке, боком к двери, мяла пальцами сигарету.
— Глаша!
Она не повернула головы, сломала сигарету, вялым движением бросила ее к ногам. Выше подняла голову, прикусила верхнюю губу. Лицо стало каменным, как у изваяния.
— Глаша, давай поговорим, — Василий лег грудью на загородку. — Я тебя искал, Глаша, о тебе в цехе жалеют. Никто не считает тебя виноватой. Я завтра поговорю с Николаем Петровичем, мы возьмем тебя на поруки... Слышь, Глаша?
Ее лицо оставалось мертвым, только изредка едва заметно вздрагивали длинные ресницы. Если бы она даже нагрубила, Василию стало бы легче. Но Глаша молчала. Он стоял, облокотившись на загородку, глядел на Глашу, думал, какое слово найти для нее, чтобы доверилась. Понимает ли она, как все теперь запуталось, и хочет ли выпутаться? Может быть, она совсем не так, как он, представляет случившееся? Конечно, Василий без следователя мог предположить, кто и зачем втянул ее в преступление. Родители. Это они, чтобы отвести от себя подозрение, отправили ее на ворованных конях. Василий слышал вчера, мужики говорили, что в районах поставлена на ноги вся милиция, что ищут лошадей в лесах и деревнях. Есть предположение: конокрады постараются проскользнуть за пределы области, в Казахстан. Тогда поймать их будет труднее. А то, что Глаша оказалась в городе, пошла прямо в руки милиции, — это загадка. Кто решится на ворованных лошадях появиться в городе?
Но теперь ведь Глаша должна будет на следствии выдать родителей. Собственная гордость и страх перед местью за предательство — это такой замок на ее устах, который никому не открыть. И все же она замолчала, увидев Василия. Значит, еще не все потеряно. Нужна большая осторожность, а может быть, и хитрость. Василию одному ее не выручить, а без него могут все испортить. Надо только убедить девчонку, что уход из общежития — не ее вина, что ни у кого нет на нее ни зла, ни обиды. И еще надо сделать так, чтобы разоблачение конокрадов происходило без Глашиного участия. Ведь и так все ясней ясного: не она воровала лошадей, это дело цыган из табора.
С улицы вошел долговязый капитан милиции и скрылся за дверью кабинета.
— Кто это? — спросил Василий милиционера.
— Оперативный дежурный.
— Я, пожалуй, зайду к нему.
С полчаса сидел он у капитана, выкладывая свои соображения. Но тот больше отвечал на телефонные звонки, чем слушал Табакова, и все повторял:
— Это вы хорошо сделали, что сообщили. Если бы все не проходили мимо, помогали нам...
