Тоже прекрасное объяснение, не хуже всех остальных, и таким образом сходятся все концы. За исключением лишь одного: дядюшка Пьеро никак не мог торговать наркотиками, в чем в чем, а в этом Россана была твердо убеждена. Она подумала, что такой версии ни за что не поверили бы ни Фабрицио с Руджеро, ни Микеле, да и вообще никто из ребят. Этому, наверно, не поверил бы и директор школы Мартини. Но для полиции это не имело совершенно никакого значения. Есть конкретная улика — сигареты с «травкой», — и этого вполне достаточно. Россану впервые больно кольнуло предчувствие, что дядюшка Пьеро исчез, быть может, навсегда. Похищенные обычно возвращаются. Но если предположение отца правильно, тут особый случай — похищение из мести. Эти люди после безжалостных пыток, наверно, его убили…
Выйдя из подъезда полицейского управления, она побрела по тротуару, не глядя по сторонам, погруженная в свои мысли.
— Ну, наконец-то! — произнес чей-то голос, и она чуть не споткнулась от неожиданности.
Верхом на мопеде, в застегнутой до самого горла куртке, сидел Руджеро.
— Долгонько ты там беседовала.
— Ты же не сказал, что будешь меня ждать.
— Я передумал уезжать: любопытство одолело. Ну так что?
Она в нескольких словах ввела его в курс дела, стараясь перекричать шум мотора и уличного движения.
Руджеро выслушал все без всяких комментариев и, даже узнав про сигареты с марихуаной, не выказал ни удивления, ни возмущения.
Россану это насторожило.
— Уж не слыхал ли ты случаем что-нибудь про это?
— Нет. Но я знаю одного парня из третьего класса лицея, который иногда балуется этим делом, только «травку» он покупает на рынке у Порта Портезе. Он сам рассказывал Микеле.
— И что же ты обо всем этом думаешь?
— Я не верю, что Пьеро мог этим заниматься.
У Россаны немного отлегло от сердца.
Слава богу, нашелся еще человек, которого не так-то легко убедить столь гладкими на первый взгляд доводами. Они некоторое время молчали. Мопед с грохотом свернул на улицу Номентана.
— Ах да, вот еще что: в муниципалитете выдрали страницу из книги, в которой был зарегистрирован патент, выданный дядюшке Пьеро на торговлю с лотка.
— Зачем?
— По-моему, чтобы нельзя было узнать его фамилию и где он живет.
И тут совершенно естественно и просто Руджеро произнес слова, прозвучавшие для Россаны волшебной музыкой:
— А я знаю, где он живет.
— Ты знаешь?! — крикнула Россана, стараясь заглянуть ему в лицо, и мопед опасно наклонился.
— Ну да, как-то утром я видел, как он выходил из ворот одного дома со своей тележкой. Это было, наверно, еще в прошлом году. Нет, пожалуй, этой зимой.
— Так почему же ты не рассказал об этом сегодня утром? Папа сказал, что в школе во всех классах был проведен опрос.
— Меня не было на занятиях. Сначала меня вызывали к директору, потом вместе с Микеле и Фабрицио я ходил давать показания в полицейское управление.
Это их так рассмешило, что они дружно расхохотались, представив себе, какую физиономию скорчил бы полицейский комиссар, узнай он, что целое утро рядом с ним был человек, который одним своим словом мог разрешить мучавшую его проблему.
— И что же мне теперь делать? — спросил Руджеро, как только они подъехали к дому Россаны. Как- никак эта симпатичная девочка все-таки старшая дочь важного полицейского чина, и лучше, чтобы она сама решила, следует ли ему немедленно поставить в известность ее отца.
Россана, которая уже приняла решение, покачала головой.
— Завтра воскресенье. Почему бы нам самим не наведаться на квартиру к дядюшке Пьеро? Кое-что в этой истории кажется мне не очень-то убедительным, и было бы не худо взглянуть на его берлогу до того, как там появится мой папаша.
— А как мы туда войдем? — возразил Руджеро, несколько смущенный намерением Россаны.
— Еще не знаю. А что это за дом?
— Какая-то лачуга. А рядом с ней, по-моему, что-то вроде маленького дворика.
— Так вот слушай. Мы пойдем туда и все осмотрим. Если нам войти не удастся, сообщим отцу. А когда он приедет, я буду вертеться рядом, проникну туда и все разузнаю.
— А как ты объяснишь ему…
— Ох, сколько вопросов! Увидимся завтра. Позвонишь мне?
— В котором часу? — спросил Руджеро, не слишком правда довольный ее решением.
— В половине десятого. Договорились? Чао!
— Чао.
— Фабрицио ты предупредишь?
— Хорошо, я скажу ему, только не знаю, сможет ли он прийти.
— А что, ты думаешь, он тоже дрейфит? — самым простодушным тоном произнесла Россана, и Руджеро сразу попался в ловушку.
— Да я вовсе не боюсь… — начал он, слишком поздно сообразив, что Россана над ним смеется.
Он проводил ее взглядом, и, когда она уже скрылась в подъезде, Руджеро все еще не трогался с места, пытаясь привести в порядок свои мысли. Так он стоял в задумчивости, пока, наконец, регулировщик, выведенный из терпения этой затянувшейся остановкой в неположенном месте, неожиданно не подошел к нему сзади и не поторопил его:
— Проезжайте, молодой человек, проезжайте.
4
— Вот здесь, — объявил Руджеро.
Он выключил мотор, его примеру последовал и Фабрицио. Россана, не дожидаясь, пока они опустят у мопедов подставку, приблизилась к воротам.
Грязь и жалкое убожество дворика бросались в глаза уже издали. Больше всего поражало полное запустение, ощущение тоскливого одиночества, которое сильнее всего вызывают брошенные, ожидающие сноса дома, где никто уже не живет. В маленьком квадратном дворе высились горы железного лома и всякого никому не нужного хлама: прорванные сетки от кроватей, обломки мебели, старые ящики, выброшенные кастрюли. Две или три выходящие во двор двери были забиты гвоздями, одна даже заложена кирпичами. Однако замки и засовы, красующиеся на воротах каких-то складов, казались почти новыми. Только один из четырех углов двора казался обитаемым. Рядом с низеньким сводчатым подъездом виднелась маленькая зеленая дверка с облупившейся краской, а на ступеньке перед нею сидела худющая кошка. Кошка при приближении примолкнувшей троицы улыбнулась, если можно допустить, что кошки умеют улыбаться. Но не тронулась с места.
— Тут вроде нет ни одной живой души, — пробормотал Фабрицио, поглядев вверх, на балкончики со сломанными перилами, на окна с выбитыми почти везде стеклами. Уличный шум — а движение на соседних улицах было не слишком оживленным — сюда почти не долетал, и ничто не нарушало спокойствия и тишины этого заброшенного уголка.
